Осторожно, яд!. Энтони Беркли

моложе своих тридцати четырех лет, но вид у нее был такой, как будто тридцать четыре года – это именно тот возраст, который ей лучше всего подходит. И так было у нее всегда, начиная с шестнадцати лет. В деревне много судачили по поводу того, почему Рона не вышла замуж, но все соглашались, что только не потому, что у нее не было возможностей.

      – И что самое главное вы вынесли из Оксфорда, Рона? – добродушно произнес Джон. – Кроме классиков, конечно.

      – Да, пожалуй, в первую очередь классики. Они научили меня логически мыслить, Джон. Но в данном случае мне не сильно нужна логика, чтобы понять, что вы не такой простодушный, каким притворяетесь, и что на самом деле ваше мнение по любому важному вопросу не отличается от моего. Но я не буду пытаться докапываться, зачем вам необходимо выставлять себя в таком свете.

      – Неужели так? – Уотерхаус вынул изо рта трубку и начал ковырять в ней спичкой. – Думаю, вы ошибаетесь.

      – Рона тоже притворяется, – заметил Гарольд. – Вы ведь не верите, что она на самом деле серьезно относится к тому, что говорит.

      – А брат разделяет ваши взгляды? – спросил Джон, закончив возиться с трубкой.

      Рона глянула на брата, который стоял у рояля, с неприкрытой скукой листая альбом с пластинками.

      – Глен очень консервативен, – сказала она. – Как и положено доктору.

      Услышав свое имя, Глен поднял глаза.

      – Чего это вы обо мне заговорили?

      Он выпрямился во весь свой огромный рост и не спеша двинулся к нам.

      – Не понимаю я Бакса, хоть убей. Мое музыкальное развитие остановилось на Бетховене, и, я думаю, этого достаточно.

      – Вполне, – согласился Гарольд.

      Наша беседа завяла, и мы один за другим переместились в главную часть комнаты.

      Френсис улыбнулась:

      – Ты хочешь сказать, Глен, что не получил удовольствия?

      Глен зевнул. Он был доктор, образованный и все такое, но при этом манеры имел ужасные. И что самое любопытное, они нас всех устраивали. Взять хотя бы меня и Френсис, плохие манеры в людях нас вообще-то коробили, но только не в Глене. В нашем друге все выглядело симпатичным.

      Он улыбнулся:

      – Боюсь, Анджела зря старалась, пытаясь впихнуть в меня Бакса. Для него, кажется, там нет места.

      – О, Глен, вы должны попытаться его понять. Он чудесный. – Голос Анджелы был пропитан меланхолией, как и положено вечно больной. У нее была привычка обращаться за поддержкой в каком-либо суждении к любому, кто находился рядом. – Правда, Бакс чудесный, Рона?

      – Но вы же знаете, Анджела, я не очень музыкальна, – мягко проговорила Рона. – Не стану притворяться, что понимаю Бакса, но если вы говорите, что он чудесный, то вполне готова вам поверить.

      – Но он действительно чудесный, – повторила Анджела, беспомощно оглядываясь по сторонам.

      Как будто получив сигнал, Джон Уотерхаус, тяжело шагая, приблизился к кушетке, на которой полувозлежала его жена. Походка у него была вразвалку, больше подходящая моряку, а не инженеру-электрику.

      – Ты устала, моя дорогая? –