Жестокость. Сергей Гурджиянц

ю свою крысу я купил в Москве на знаменитом Птичьем Рынке. Находился он тогда еще на старом месте, правда, не могу сказать точно, где именно. Помню, маршрутки туда отправлялись с Таганской площади и ехали недолго. Очередь стояла длинная, хотя маршрутки шли сплошным потоком. Пожалуй, тогда это место было популярнее Кремля и Мавзолея, не говоря уже о хваленом Московском Зоопарке. Господи, чего там только не было, глаза разбегались!

      Помню человека, посадившего на широкий дощатый прилавок большого варана, этого сухопутного крокодила туркменской пустыни. Варан, хищно пригнув книзу голову, смотрел на протекающий перед его носом беззаботный людской поток застывшими глазами, в которых временами плескалась безумная змеиная ярость и ненависть, а человек держал его сзади за хвост. Не знаю, на сколько хватило бы того продавца, если бы варан все же вздумал кинуться.

      Помню гибкую девушку-циркачку с гигантским пятнистым удавом, обвившим ее худощавое тело могучими резиновыми кольцами. И он, и она сплелись в непрерывном неспешном движении как сомнамбулы. Удав незаметно подтягивал свои кольца вверх, выходя на удобную для удушения жертвы позицию, она точными профессиональными движениями сдвигала их вниз, и смертельная круговерть, борьба нервов, которую мало кто замечал, начиналась вновь.

      Помню безумно модную тогда афганскую борзую, гордо выставленную для всеобщего обозрения на крышу хозяйских «Жигулей», ее длинную шелковистую белую шерсть и узкую как у крысы костистую черную морду. Помню прелестных зеленых обезьян, каждая стоимостью с легковой автомобиль. Помню трогательных лемуров с блестящими черными глазами и задиристых пираний в аквариумах. Английский прикус делал их надменными.

      Побывал я там снова четыре года назад, но уже на новом месте, где-то на окраине Москвы. Впечатление не то. То ли московские черные зоологи измельчали, то ли насытились мы воочию всякими заграничными штуковинами. Кроме разочарования и усталости ничего в памяти не отложилось. Холодно, сыро…

      3

      Но вернемся к началу. Собственно, крыс сначала было две. Крошечные самка и самец, еще детеныши, – канадские, декоративные, шоколадные с белым. Голые хвостики были розовые в коричневую крапинку. Вез я их долго, в удобном деревянном садке, зарешеченном с одной стороны откидной дверкой. Увозил из Москвы в Туркмению, к ласковому Каспийскому морю. Рвал для них на запущенных степных полустанках сочный клевер, заботился. В день приезда крыс-самец умер, я думаю, от разрыва сердца. От перевозбуждения.

      За полгода до этого я расстался со своим кооперативным зоомагазином «Зайчик», чтобы окончательно на нем не разориться, и кое-какие животные еще жили в моей квартире в питомнике, который я оборудовал в бывшей детской комнате сестры. Я на время сунул привезенных крыс к молодым хомячкам одного с ними возраста и пошел распаковывать вещи.

      Хомячков в клетке было штук пятнадцать, и свирепый маленький крыс устроил им сладкую жизнь. Это была непростительная глупость с моей стороны. У меня уже были случаи убийств. Первой убийцей стала ласка, попавшая ко мне случайно. Ее сдал в зоомагазин подвыпивший моряк с российского сухогруза. Она была юная, свирепая и дикая и рычала как настоящий лесной зверь. В первый же день в питомнике она разогнула зубами железные прутья клетки, вырвалась на свободу, убила и съела двух хорошеньких морских свинок. У меня не было времени на ее приручение. Большое хозяйство исключает возможность индивидуального подхода. Я загнал ее шваброй в ведро, отнес на ближайшую гору за гаражи, вытряхнул наземь и ушел.

      Впоследствии на эту гору я отнес и выпустил множество животных, в том числе два ведра белых хомячков и больше полусотни очаровательных белых мышек, обладательниц чудовищного личного запаха. Возможно, это было неправильно с моей стороны – выпускать на волю декоративных домашних животных, не привыкших к свободной жизни, но время было благодатное, теплое, колосилась низкая горная трава, а метрах в двухстах, по ту сторону горы находились овечьи кошары, где была вода. До холодов еще оставалось немало времени, чтобы успеть создать себе запас еды на зиму.

      Я иногда вспоминаю отпущенных животных. Не пресноводных забавных лягушек, которых я отнес и выпустил в тростник у соленого морского залива, не степных ящериц с красивыми длинными ресничками на веках, выпущенных на ту же злополучную гору, а белых мышей и хомячков. Почему я никого из них больше не видел, хотя был на той горе частым гостем? Не расплодилось пушистое белое племя в наших краях, как я ожидал. Как они умирали? Поодиночке? Охваченные ужасом свободы?

      Оказавшись в одной клетке с хомячками, крыс навел там шороху. Когда я подоспел к ним на помощь, он уже успел убить троих или четверых и азартно гонялся за остальными.

      Я не раз видел, как в драке хомячки одним ловким движением падают под соперника и вспарывают ему живот своими длинными оранжевыми резцами. Видел, как кровавые кишки волочатся за умирающими; видел, как толстая мама-хомячиха кидалась жадно запихивать за обе щеки горячие кишки своего еще живого несчастного детеныша, которого порвал матерый чужой самец. В книжках про животных обычно об этом не пишут. Имея дело всего лишь с одним домашним животным, этого тоже не увидишь, только если создал