Журнал «Иностранная литература» № 03 / 2011. Группа авторов

ника журнала “Иностранная литература”. Книга должна вскоре выйти, там под одной обложкой два новых перевода – Цветковский “Гамлет” и “Макбет” в переводе другого превосходного поэта – Владимира Гандельсмана, которого, к сожалению, сейчас здесь нет. Нынешняя встреча организована “Новым издательством”, выпускающим книгу, и журналом “Иностранная литература”. Слово Алексею Цветкову.

      Алексей Цветков. Я скажу несколько очевидных вещей: почему, собственно, я стал переводить “Гамлета”, который переводился уже раз двадцать, как минимум. Переводческая работа – это никогда не законченная работа. В русской переводческой практике есть такая печальная традиция, что раз, допустим, Диккенс переведен, то он у нас уже есть. У нас, конечно, его нет, потому что Диккенс, как и Шекспир, существует только по-английски, только на своем языке. Все, что мы можем сделать, – это добиться посильного приближения, чтобы сделать автора доступным русскому читателю, а в случае Шекспира – и театральному зрителю. Всегда на любом переводе лежит отпечаток, во-первых, своего времени, во-вторых, конкретного переводчика. Как бы добросовестно, как бы компетентно он свое дело ни сделал, он это сделал на языке своего времени. Никто из нас, переводчиков Шекспира, не пытается имитировать Шекспира в переводе просто потому, что в русском языке для этого средств нет. Такого языка, который был во времена Шекспира, в России в ту пору просто не существовало – русской литературы тогда в полном смысле не было. То есть мы переводим на язык более или менее своей эпохи, как если бы мы были современниками Шекспира. Когда я делал свою работу, я держал в уме два наиболее известных перевода: это перевод Лозинского и перевод Пастернака. Насколько я могу судить, перевод Лозинского сделан точнее, но там, к сожалению, есть некоторые стилистические недочеты.

      Перевод Пастернака сделан более художественно, но с меньшим вниманием к подлиннику и, очевидно, худшим знанием английского языка. Пастернак отчасти старался это выдать за вольную фантазию на тему “Гамлета”, но для тех, кто сверялся с оригиналом, очевидно, что это написано не Шекспиром. Я попытался по мере сил избежать недостатков и вольностей Пастернака и художественных огрехов Лозинского, не знаю, насколько мне это удалось. Кроме того, я попытался учесть одну важную вещь: текстологию. Русский человек, когда ему в руки попадает Шекспир, сразу начинает говорить что-то вроде: “А почему она вот так, а почему он вот так?” Толкование – не задача переводчика, задача переводчика – перевести и, по возможности, насколько ему позволяет знание языка и образование, вникнуть в текстологию. Текстология Шекспира огромна, она безбрежна, и я абсолютно не претендую на то, что я ее объял, но главная проблема ясна: “Гамлета” как такового не существует – существуют три версии по числу изданий и существуют своды, компиляции. Так вот, компиляцию надо брать авторитетную, то есть составленную людьми, пользующимися известностью в шекспироведении, которые сделали это с хорошим знанием и пониманием источников. Я взял за основу не просто какое-нибудь школьное или популярное издание, а издание Фолджеровской шекспировской библиотеки в Вашингтоне, которая не издает полных собраний Шекспира, как “Arden” или другие, но – отдельные пьесы, компилированные и с хорошим комментарием.

      Сейчас я, наверное, что-нибудь представлю. Первым – монолог Гамлета – это когда пришли актеры, и один из них прочел историю про Гекубу:

      …Теперь один.

      Какой же я прохвост и низкий раб!

      Не жутко ли, что этот лицедей

      В фантазии, в своей поддельной страсти

      Так душу подчинил воображенью,

      Что как бы врос в свой образ без остатка,

      До слез в глазах, до ужаса в лице,

      До срывов голоса, и каждый штрих

      Послушен замыслу. А повод кто?

      Гекуба?

      На кой она ему и кто он ей,

      Чтоб слезы лить? И что бы сделал он,

      Имея повод к действию и страсти,

      Как у меня? Он затопил бы сцену

      Слезами, опалил бы речью уши,

      Сводя с ума виновных, ужасая

      Свободных и в соблазн вводя невежд,

      Он изумил бы зрение и слух.

      Тогда как я, безвольный негодяй,

      Витаю в тучах и ни слова молвить

      Не в силах, даже в пользу короля,

      На чье имущество и жизнь злодейски

      Простерли руку. Разве я не трус?

      Кто скажет мне “подлец” и двинет в челюсть?

      Кто вырвет бороду, швырнет в лицо?

      Оттянет нос? Впихнет мне в глотку ложь

      До самых легких? Бросит мне упрек?

      Ха!

      О, Боже правый, поделом, ведь я

      Лишь голубок, в ком мало нужной желчи

      Карать порок, не то бы я давно

      Откармливал стервятников окрестных

      Начинкой негодяя. Да, подлец —

      Бессовестный, неверный, похотливый!

      О, мщение!

      Ну я ли не осел? Смельчак не я ли?

      Сын гнусно