Божьи воины. Анджей Сапковский

ощерился Добко Пухала. Венявы на его щите почти не было видно из-под кровавой грязи. – Может, не Грюнвальд, но тоже недурно. Что, милостивый князь?

      – Пан Прокоп, – Корыбутович словно его не слышал, – не пора ли подумать о христианском милосердии?

      Прокоп Голый не ответил. Направил коня вниз по склону, к Здижнице. Между трупами.

      – Милосердие милосердием, – зло бросил едущий немного позади Якубек из Вжесовиц, гейтман Билины, – а деньги деньгами! Это ж чистый убыток. Ну гляньте, вот тот, без головы, на щите золотые скрещенные вилы. Значит, Калкройт. Выкуп самое меньшее сто коп дореволюционных грошей. А вон тот, с кишками наверху, виноградные ножи на косом зеленом поле, это Дитрихштайн. Знатный род, минимум триста…

      У самой речки обдирающие трупы сиротки вытащили из-под кучи трупов живого юношу в латах и яке с гербом. Юноша упал на колени, сложил руки, умолял. Потом начал кричать. Получил топором. Замолчал.

      – На черном поле брус серебряный, – без всяких эмоций заметил Якубек из Вжесовиц, знаток, как видно, геральдики и экономии. – Значит, Нессельроде. Из графьев. За мальчишку пятьсот было бы. Эх, транжирим мы здесь деньги, брат Прокоп.

      Прокоп Голый повернул к нему свое крестьянское лицо.

      – Бог судья, – хрипло сказал. – У тех, что здесь лежат, не было его печати на челе. Не было их имен в книге живых… К тому же, – добавил он после недолгого тяжелого молчания, – мы их сюда не приглашали.

      – Неплах?

      – Что?

      – Ты все время приказываешь за мной следить, твои шпики постоянно ходят за мной по пятам. И долго это будет продолжаться?

      – А что?

      – Мне кажется, в этом нет необходимости…

      – Рейневан, я тебя учу, как ставить пиявки?

      Они помолчали. Флютек то и дело поглядывал на обрезанную веревку, свисающую с балки.

      – Крысы, – задумчиво сказал он, – бегут с тонущего корабля. Не только в Силезии крысы готовят заговоры по грангиям и замкам, пытаются заполучить заграничных покровителей, лижут задницы епископам и герцогам. Потому что их корабль тонет, потому что страх-то – вот он, у самой жопы, потому что приходит конец тщетным надеждам. Потому что мы идем вверх, а они летят вниз, в клоаку. Корыбутович скопытился, под Усти погром и резня, ракушцы разбиты наголову и уничтожены под Цветтлем, на Лужицах пожары аж до самого Згожельца. Угерский Брод и Пресбург в ужасе, Оломунец и Тырнава трясутся за своими стенами. Прокоп торжествует…

      – Пока что.

      – Что «пока что»?

      – Там, под Стжибором… В городе говорят…

      – Я знаю, что говорят в городе.

      – На нас надвигается крестовый поход.

      – Нормально.

      – Кажется, вся Европа…

      – Не вся.

      – Восемьдесят тысяч вооруженных людей…

      – Ерунда. Самое большее – тридцать…

      – Но говорят…

      – Рейневан, – спокойно прервал Флютек, – подумай. Если б было действительно опасно, ты бы меня здесь видел?

      Какое-то