Кремль 2222. Шереметьево. Дмитрий Силлов

на том свете после смерти ощущения такие же, как с тяжелейшего бодуна, или все-таки помягче?

      – Если проснулся, то чего валяесси-то? – раздался знакомый голос.

      Я с усилием разлепил губы, но не веки.

      – Думаю.

      – Небось, хрень какую-нить думаешь, – предположил голос. – Вставай уже, жратва остывает.

      При мысли о еде желудок призывно дернулся. Ну да, организм отчаянно желает калорий, и плевать ему на то, что я вставать не хочу. Ладно, придется напрячься.

      Я осторожно открыл глаза, всерьез опасаясь увидеть полупрозрачную крышу и клок тумана с торчащими из него человеческими руками.

      Ожидания не оправдались.

      Я лежал на жесткой лавке в нищей, прокопченной избе, а за столом сидел давешний старикан и длинными, растрескавшимися ногтями сдирал шкурку с печеной картофелины. Получалось у него это довольно ловко, даже быстрее, чем я ножом бы справился. Чувствовалась многолетняя сноровка.

      Помимо стариковских локтей, на столе стояла глубокая алюминиевая миска с картошкой, надорванная бумажная пачка с надписью «Поваренная каменная пищевая соль», высокая бутыль с мутноватой жидкостью и два граненых стакана советских времен.

      – Ну, наконец-то, – произнес дед, макая в соль картофелину, после чего откусил от нее порядочный кусок крупными, не стариковскими зубами. – Красиво спать не запретишь.

      – И долго я… красиво спал, – осведомился я, спуская ноги с лавки и морщась от боли, плескавшейся в моей голове, словно жаба в аквариуме.

      – Двое суток, и еще маленько. Чего призадумался-то? Снедать иди, потом подумаешь. Тухлое это занятие, на голодное брюхо мысли в башке гонять.

      Со стариком трудно было не согласиться. Поэтому я встал, сделал два шага…

      Так. Я ранен или где? И если или где, то почему хожу, будто здоровый? За двое суток огнестрелы не лечатся.

      Я с опаской опустил глаза. Если я действительно бухал до синевы, то боль могло приглушить. Правда, я не слышал, чтобы при этом простреленная нога вела себя как здоровая.

      Но выяснить, как там дела с моим бедром, не удалось. На мне были холщовые штаны, застиранные и выношенные чуть ли не до состояния марли. Тем не менее, разглядеть что-либо сквозь переплетения ниток, перемежаемых заплатками, было нереально.

      – Штаны не нравятся? – осведомился дед, берясь за вторую картофелину. – Ну, не обессудь, твои все изгвазданные были и дырявые, пришлось девкам в слободе отдать, чтоб постирали и залатали. Пожрешь – переоденешься, а то мои запасные портки с рубахой и так на ладан дышуть.

      От мысли, что на мне сейчас дедова одежда, меня слегка перекосило. Но внутренне. Вида я не подал, ибо нечего обижать хозяина, который тебя за стол зовет. Лучше аккуратно выяснить, что тут произошло за те два дня, которые я красиво провел, давя массу на широкой лавке.

      Между тем хозяин сплюнул на пол кусочек картофельной шелухи, взял бутыль и щедрой рукой наполнил стаканы до краев.

      – Ну, давай, воин, вздрогнем, чтоб голова не болела,