Я вас не слышу. Елена Ронина

это точно. Но если не придет? Раньше Надя никогда не позволяла себе сомневаться. А после знакомства с Юрой её все чаще стали посещать дурные мысли. А что, если это действительно совсем не её будущее? Сколько лет она выступает на сцене, а всё никак не может справиться с потеющими ладошками. На выступлениях в пальцы как будто вставляют пластмассовые прутики, она чувствует каждое своё движение, думает о каждом сложном пассаже, который встретится впереди, и испарина выступает на лбу. Ни дома, ни в учебном классе у Софьи Михайловны такого с ней не случается. И легко, и широко всё звучит. И Надя чувствует в себе потенциал, что может, как говорит преподаватель, ещё легче и ещё шире.

      А вдруг это болезнь, и она никогда не преодолеет страха перед сценой? Что ждет её впереди? А Юра – вот он, рядом.

* * *

      Она ничего не стала говорить маме, а вот с Софьей Михайловной решила посоветоваться. На одном из уроков, в перерывах между упражнениями, у Нади вдруг вырвалось наболевшее, она как будто заговорила сама с собой:

      – А может, и не нужна мне никакая консерватория? Вы же знаете, что я – не артистка; может, лучше пойти в наш институт культуры, на хоровое отделение, к примеру, или на пед? Буду других учить. Ну, боюсь я сцены! Это если начистоту, – и Надя повернула голову к педагогу.

      В аудитории повисла неприятная пауза. Софья Михайловна, по своему обыкновению, задумчиво смотрела на туфельки. Надя знала, что учительница услышала вопрос и теперь размышляет, как лучше ответить. Это ожидание было для Нади невыносимым; ей стоило таких трудов сказать то, что волновало её больше всего на свете. Она попыталась не паниковать и сосредоточиться на разглядывании грязно-бежевых стен и огромных, практически от пола до потолка, окон. Почему-то в классах на окнах не было штор. И каждый раз, когда в окна светило солнце, зайчиками прыгая по клавишам, казалось, что это не она, Надя, играет, а солнечные лучики выстреливают радостными звуками. Со стен смотрели строгий Бетховен с копной волос и твёрдым подбородком и смешливый Моцарт в парике, который совершенно ему не шёл. Великие композиторы, казалось, тоже ждали вердикта старой учительницы.

      Когда, наконец, вздохнув, Софья Михайловна начала говорить, Надя уже догадывалась, что услышит в ответ:

      – А я не знаю, – учительница пожевала губами, как она всегда это делала в моменты глубокой задумчивости, что сразу выдавало её возраст, все-таки 80 лет – это уже очень много. – Если такой вопрос возник, может, и не надо. Если бы ты была уверена, то не советовалась бы. Сама решай! Мама твоя, конечно, расстроится, но жить тебе, не маме. Так что выбирай, Надя. А педагог из тебя точно будет хороший. Ты целеустремленная и терпеливая, да и людей любишь.

      Для Нади такой прямой ответ педагога стал откровением, и откровением неприятным. Мама всю жизнь внушала дочери мысль о её непохожести на других, её избранности. И сама Надя почти уже была убеждена: нужно много работать, и когда-нибудь, как обещает Софья Михайловна, количество обязательно перейдет в качество.