Солнце любви. Николай Фёдорович Шахмагонов

 – сказала она изумлённому Теремрину, который не сразу догадался, кто это.

      – Здравствуйте, очень рад. Чем могу служить? – молвил он, любуясь гостьей.

      – Татьяна, – назвалась она и тут же прибавила, хотя в этом уже необходимости не было: – Ольгина сестра.

      – Проходите, Танечка. Вдвойне рад, – пригласил он.

      – Родители послали к вам с гостинцами, – пояснила Татьяна.

      – Большое спасибо, хотя совершенно нет нужды беспокоиться.

      Он усадил её в кресло возле стола, а сам присел на краешек кровати и предложил:

      – Будем пить чай?

      – Зачем нет, – сказала она. – Можно.

      Теремрин включил электрический чайник, поставил на стол чашки и вернулся на своё место.

      – Значит, в госпиталь угодили?! – заговорила Татьяна. – Это сигнал о том, что где-то нагрешили вы, Дмитрий Николаевич. Непременно подумайте над тем, что делали в последнее время. Святые старцы говорит, что болезни для нас, что гостинцы с неба: заставляют задуматься над бренностью сущего.

      Было удивительно слышать это от молодой, к тому же удивительно яркой и современной женщины.

      – О, я великий грешник, – молвил Теремрин. – И действительно нагрешил в минувший месяц, предшествующий госпитальному пленению.

      – Более чем наслышана, – всё так же весело и задорно говорила Татьяна. – Сначала подруге моей голову вскружили, а теперь вот и сестра оказалась в ваших сетях.

      – Остаётся вскружить вам.

      – Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, и от вас, товарищ волк, непременно уйду, – отшутилась Татьяна.

      – В этом я не сомневаюсь.

      Разговор сразу принял весёлый, шутливый оборот. Да и каким он ещё мог быть? Ведь они, хоть и встретились впервые, но многое знали друг о друге.

      – Теперь подруга, похоже, с Синеусовым, а сестра – с мужем, а я один как перст, – с демонстративной грустью проговорил Теремрин. – И вдруг, такой бесценный подарок судьбы, которая посылает мне вас…

      – Всё напишу Ольге, – смеясь, сказала Татьяна. – Вот уж она вам задаст. Она ревнива, – и вдруг, уже серьёзнее, спросила: – А вы бы женились на Ирине, если б не тот случай, с явлением Синеусова?

      – Я уже не знаю, как ответить на этот вопрос, – признался Теремрин. – Создал необыкновенный, волшебный образ, а он рассыпался.

      – Могу себе представить, какой образ вы создали, но, справедливости ради, скажу, что вы не сильно ошибались. Ирина действительно цельная натура. Она настоящая.

      – Столько свалилось проблем, – неопределённо сказал Теремрин, не зная как реагировать на слова Татьяны.

      – Сегодня много проблем – завтра много горя, если проблемы не решить немедля, – философствуя, сказала она. – Женились бы на моей сестре. Забрали бы её у этого «нечто».

      – Не будем о «нечто», – сразу прервал Теремрин, не любивший обсуждать за глаза никого, а уж тем более, мужа своей пассии, но не удержался от вопроса: – А вы полагаете, она бы пошла за меня?

      – С радостью.

      – А вы?

      – А я причём здесь? Ну и спросили! – молвила Татьяна и голос выдал волнение. – Вы меня и не знаете вовсе, а спрашиваете. А вдруг соглашусь?

      Он засмеялся, но уже серьёзно сказал:

      – Порой знаешь долго, а пяти минут не хватает, чтоб решиться.

      И он прочёл ей стихотворение, которое когда-то читал Ирине. И, уже закончив, повторил последние две строчки: «Отчего же в тот миг я её не сорвал с беспощадной подножки вагона».

      – Это посвящено Ирине?

      – Нет, вовсе не ей.

      – Я тоже пишу стихи, – вдруг сказала Татьяна и тут же с некоторой опаской спросила: – Скажете, мол, все ноне пишут?

      – Так не скажу. Надо почитать, прежде чем вынести приговор: станет ли поэтом автор тех или иных четверостиший.

      – А судьи кто?

      – Во-первых, существуют определённые законы поэзии, придуманные не нами, во-вторых, чем взыскательнее судья, тем он честнее. Главное, чтоб суд вершился искренне, без задних мыслей. Нынешние стихоплёты пытаются оправдать свою бездарность тем, что ныне, де, писать в стиле девятнадцатого века ямбами, да хореями, не модно. Мол, всё это безнадёжно устарело. А на самом деле просто не могут писать так, а изображают что-то беспомощное, без рифм и ритма.

      – Вы суровы. А я хотела дать вам свои стихи на суд.

      – Обязательно дайте, – убеждённо заявил Теремрин. – Порою бывает, что и двух строчек довольно, чтобы дать человеку надежду, даже уверенность в том, что из него выйдет толк. Вы знаете, какой случай у меня самого был?! Ещё курсантом я дал почитать свои стихи – целый блокнот – одному поэту. Он всё просмотрел, всё забраковал, но сказал, что поэтом буду. Я удивился, а он усмехнулся и подтвердил сказанное, обратив моё внимание на всего две строчки из одного моего стихотворения: «Я вырываю из блокнота свои разбитые мечты».

      – Интересно… Ну что ж, когда к вам в воскресенье приеду, привезу, если можно, –