Магиня. Александра Лисина

кнута. Потом донесся звонкий щелчок, отвратительный чавкающий звук, закончившийся испуганным вскриком рабов, а затем изувеченный юнец со стоном рухнул на колени, закрывая руками окровавленное лицо.

      – Сын наместника, говоришь? – с насмешкой переспросил Кратт, следя за сжавшимся в комок парнишкой, между пальцами которого потекло что-то вязкое. – Привык к роскоши, да? Что ж, пора отвыкать… теперь у тебя только один глаз, мальчик. И рабу такой роскоши вполне хватит.

      Вэйр осторожно покосился на всхлипывающего юношу и сжал челюсти. Но поделать тут ничего было нельзя: он уже видел, насколько жестоки эти люди и ничуть не сомневался, что парню еще повезло – могли ведь и евнухом сделать, как того мужчину в сарае. А могли изувечить еще сильнее, дабы остальные сразу даже думать не смели о сопротивлении.

      Да, надо признать, запугивать эти твари умели хорошо… рабы послушно уткнули глаза в землю, стараясь не смотреть на плачущего от боли мальчишку. Некоторые даже пригнулись, чтобы стать как можно более незаметными. И это – самые сильные, здоровые, крепкие, кому повезло не тухнуть в трюме с увечными и больными. Самые выносливые, кто был способен часами управляться с тяжелыми веслами, заставляя корабль подниматься вверх по реке. И те, кто так же, как Вэйр, имели крохотный шанс протянуть немного дольше, чем остальные рабы. Потому что чуть лучше питались, потому что Кратт велел беречь гребцов, потому что пили чуть больше воды, могли не справлять нужду под себя и хотя бы изредка, но попадали под дождь.

      Вэйр с горечью подумал, что, видимо, искры Всевышнего в этих людях уже не осталось. Большинство из них уже не один месяц находятся на судне. Наверняка видели гораздо больше, чем Вэйр за несколько дней рабства. И, кажется, уже потеряли надежду. И именно это, пожалуй, было самым худшим в их положении.

      Подавив тяжелый вздох, юноша покосился на второй ряд скамеек, расположенных с другой стороны прохода, и неожиданно перехватил цепкий взгляд одного из невольников, сидящего возле противоположного борта. Мужчина был гол, как все остальные, совершенно лыс, почти так же смуглокож, как Зег. На его правом виске запеклась тонкая корочка крови, от которой к уху тянулся еще не заживший шрам. Широкий нос был сломан в двух местах, губы разбиты, но в темных глазах светились воля, упрямство и неожиданное сочувствие.

      Поняв, что юноша его заметил, мужчина едва заметно наклонил голову и тут же отвел взгляд, снова уставившись под ноги. Вэйр, последовав его примеру, мысленно воспрянул духом и с громко колотящимся сердцем подумал о том, что непременно должен найти способ с ним поговорить.

      Необычный сосед неожиданно напомнил ему загнанного в угол волка – матерого, свирепого, благоразумно берегущего силы и терпеливо ожидающего, пока кто-то из его пленителей совершит ошибку.

      – Прекрасно, – тонко улыбнулся Угорь, не услышав от рабов ни единого звука. – Зег, они все твои. Вздумают шалить – накажешь. Будут хорошими – накормишь. Безглазого сопляка – в трюм; он для нас бесполезен. И спускайте весла: до устья еще далеко, а мне бы не хотелось