Капкан Луки Войновича. Элла Войта

француженка знала, что Оранский замок когда-то принадлежал семье Луки Войновича. Следовательно, об этом ей сообщила мадам Лакруа.

      – Мадам! Мадам Флоранс! – крикнул он и побежал за ней, бросив Синьору одну.

      Француженка остановилась, отпустила прораба, который тут же с облегчением улизнул, и смерила Луку взглядом.

      – Мадемуазель, – поправила она.

      – Простите.

      Синьора подошла и встала рядом с хозяином.

      – Я хотел спросить у вас одну вещь. Мадам Лакруа собирается здесь жить?

      Архитектор отстраненно пожала плечами.

      – Я строить для нее дом, я не знать ее планов.

      Потом неожиданно улыбнулась, отчего ее обезьянье лицо стало приветливым, и добавила:

      – Да, мадам есть права. Много добра пропадать просто так.

      – Что вы имеете в виду?

      – Я иметь в виду, что вы очень красивый мужчина, месье Лука.

      Не успел он и рта раскрыть, как она развернулась, сверкнув кудряшками, и быстрым шагом пошла прочь. Догонять такую решительную особу не имело никакого смысла.

      Вечером перед камином он пил коньяк и слушал, как трещат в топке поленья. Пани Бронислава ушла в свою комнату и не подавала признаков жизни, чему он был несказанно рад. Дом погрузился в тишину и сумрак, один камин освещал гостиную.

      Мысли в голове плавали тяжелые и неповоротливые. Он вспоминал лицо француженки, ее желтую куртку, мелькавшую среди деревьев… Все происходит по воле мадам Лакруа, которая много знает о нем. Мадам Лакруа, которая пожелала построить дом на земле его предков. Что же происходит на самом деле?

      Неожиданно вместо ленивой апатии им овладело чувство, похожее на приступ паники: а что, если всем все давно известно, а он один в дураках? Поэтому все вокруг и перешептываются, и показывают на него пальцем. Флоранс, та точно в курсе, да и молодой прораб тоже. Наверняка, и рабочие знают, и пани Бронислава, и соседи. Вдруг все только и ждут отмашки от невидимого режиссера, чтобы насладиться концовкой пьесы? Ждут не дождутся, как он себя поведет, когда последним из всех откроет правду. Простофиля-муж, наконец узнавший о проделках жены, к которой ходит весь квартал. Вот умора, а самое приятное заключается в том, что мы-то не простофили, мы-то в безопасности, поскольку нам давно все известно.

      Несмотря на всю дикость, мысль не показалась такой уж невероятной.

      Лука ощутил себя в западне, в капкане, из которого не выбраться. Что-то клубилось вокруг, как туман над болотом, и помимо воли он погружался в эту трясину. Его затягивало все глубже, и душа, наивная и беззащитная птица, полнилась обреченностью. Он уже знал, что никакие это не нервы, к чему себя обманывать – просто все уже случилось. Поздно. Он ощущал это подобно тому, как животные всем существом чуют неотвратимую гибель. Остается только ждать, надеяться не на что. Воля к жизни отступила перед силой более могущественной. Его не испугала обреченность, родившаяся в сердце, как будто он ждал ее и даже стремился к ней. Ну и пусть. Пусть все будет, как будет.

      Огонь в камине трещал, и Лука в оцепенении смотрел на веселые языки пламени. Поленья