Дураки умирают первыми. Вадим Панов

ни о чём. Манасов битый час молол языком о диссертации аспирантки Кузнецовой, о минувшем учёном совете, о грядущем через месяц Дне музеев – болтал безостановочно, но умудрился не сказать ничего нового, чего бы Света не слышала. При том казалось, что и сам Пончик не испытывает к предмету беседы ни малейшего интереса. Что добивается какой-то своей цели – не то тянет время, не то пытается гипнотизировать монотонно журчащим потоком слов.

      А потом шеф, не меняя тональности, произнёс одну фразу, и Свете почудилось, что где-то тревожно звякнул колокольчик, привязанный к сторожевой нити.

      – Та коробочка, что ты показывала мне утром, – сказал Манасов, словно между прочим. – Хотелось бы взглянуть на то, что в ней лежало.

      – Там был новодел, – повторила Света утреннее объяснение. – Дешёвое колечко, совсем неинтересное.

      – Возможно, возможно… Но иногда вещь не совсем то, чем кажется с первого взгляда. А иногда совсем не то.

      Он помолчал и добавил:

      – Покажи мне его.

      Последние слова Манасов произнёс иначе, чем говорил до сих пор, – резко произнёс, как приказ. Словно бы чужой в его черепе выглянул в очередной раз сквозь глаза-иллюминаторы, решил: «Пора!» – и взялся за рычаги управления.

      Руку, на пальце которой красовалась серебряная змейка, Света, в течение всего разговора держала под столом. Если бы её попросили объяснить, отчего Пончику никак нельзя увидеть кольцо, она не смогла бы. Не нашла бы рациональных объяснений. Нельзя – и точка. А если попробует взять силой, она закричит, заорёт на весь музей или даже шарахнет между глаз увесистым дыроколом, но не отдаст.