Грустная песня про Ванчукова. Михаил Зуев

ногах, а мы тут сидим в комфорте…

      – Сергей Фёдорович, Сергей Фёдорович! – затараторила Лялька. – А скажите, пожалуйста, какой нам нужен список литературы? У нас же у всех темы разные, так?.. Так! А список будет один для всех или тоже разный?

      – Не беспокойтесь, товарищ… – Ванчуков сверился с листочком, – товарищ Барышева. Список будет индивидуальный для каждого дипломника. Завтра я встречусь с каждым из вас. Мы поговорим и сформируем для каждого индивидуальный план дипломной практики. Ну и, конечно же, индивидуальный список литературы. А теперь – великодушно прошу меня простить: я с ночной, не спал почти двое суток, соображаю плохо. Поэтому позвольте откланяться. Все вопросы решим завтра.

      Сергей Фёдорович попрощался с ребятами элегантным коротким кивком головы и быстрым шагом покинул аудиторию. «Офицерские манеры, – опять зачем-то подумала Изольда. – И теперь понятно, почему небрит».

      – Изка! Како-о-ой мужчина!.. – облизнувшись, протянула Лялька.

      – Какой он тебе мужчина! – сама себе удивившись, рявкнула на неё Пегова. – Он не мужчина! Он – наш руководитель!

      Хотела ещё добавить: «Дура!», но сдержалась. Всё же Лялька была, в сущности, неплохой девчонкой.

* * *

      До дома вымотанный и мало что уже соображающий Сергей Фёдорович добрался лишь затемно. Хотел залечь спать сразу после институтского сборища, но пришлось топать в заводоуправление и проторчать там битых три часа. Вызвал Барышев – секретарша позвонила в деканат и собравшегося было уже восвояси Ванчукова, что называется, отловила: «Иди сюда!» А распоряжения Барышева на комбинате не обсуждали.

      У главного в приёмной, как всегда, светопреставление. Входная дверь предбанника то и дело – хлоп, хлоп, хлоп… Хоть иногда и старались придержать, да где там… люди входят-выходят, в спешке, бегом; суета, толкотня. Когда беспокойная дверь кабинета приоткрывается, впуская-выпуская взмыленный народ, изнутри в предбанник следом за людьми вылетают, как с пожара, клубы вонючего папиросного дыма; невпопад звучат обрывки фраз, с хрипом выплёвываемых грубыми застуженными на сквозняках горячих цехов мужскими глотками, всегдашним фоном гудит незатейливый мат, скрипят двигаемые по полу стулья, позвякивают ложечки в чайных стаканах с подстаканниками. Это – кабинет главного инженера. Сейчас здесь совещание. Здесь – работают. Если здесь не будут орать, клясть друг друга на чём свет стоит, не будут тянуть из себя жилы, не будут жизнь класть ради плана каждый день – комбинат встанет. Здесь, за хлипкой, с расхлябанными петлями, грязным дерматином с ватином оббитой дверью, инженерный талант, матерная ругань и вера во что-то такое, чему нет имени и быть не может цены, переплавляются в невидимую глазу сталь. Ту самую, без которой настоящей стали не будет, не получится, не случится. Здесь на всех один бог – металл, и здесь – не до шуток.

      – Чего там Олегыч? – тихо спросил у Зинаиды Ванчуков.

      – Присаживайся пока, Серёжа. Не до тебя там, сам, что ли, не слышишь, –