Священная зима 20/21. Мария Степанова

ак дуб

      Как сруб

      Как храм

      Летучие фракции снежного праха

      Пикируют кавалеристами

      На повинную голову

      На самую ее маковку

      Пора в зимнюю спячку:

      Как труп разъятый в пустыне лежатый

      Как остановите-вагоновожатый

      Как положено

      Лежать, где уложено

      Жил был заяц со своей лисицей

      У самого синего моря

      Они жили в ветхой землянке

      Потом построили дóмы:

      У лисы стала избушка ледяная,

      У зайца, говорят, слюдяная,

      Из чистых заячьих слезок,

      Из грустной слюны капустной

      Жили-жили, никого не ели,

      На праздники пускали фейерверки.

      – Видела сон: стол. А на том столе

      Не стоял, но лежал прекрасный человек.

      И на нем было надето:

      одежда серая, соболем опушенная.

      – Матушка, Всемилостивейшая Государыня!

      – Марморный мой красавец.

      Мой голубчик бесценный и беспримерный.

      Право, крупно тебя люблю. Сам смотри.

      Тут-то и все уснуло:

      И ветер в трубе, и огонь в очаге,

      И боль в голове, и в кране вода.

      Тут-то и все застыло:

      И парикмахерша в халате после смены,

      Вытянув ноги, глаза полузакрыв.

      И бездомный в остановившемся трамвае,

      И светофор, едва зажегший желтый свет,

      И в зимнем воздухе дубинки полицейских,

      И небо желтое, подпертое столбами пара,

      И люди в шубах шапках автозаках,

      И люди, находящиеся по месту жительства

      С полупрозрачными домашними растениями,

      C неговорящими домашними животными,

      С вещами теплыми, с напитками холодными

      Мы, переложенные снегом для сохранности,

      Как папиросною бумагою картинки,

      Вдруг стали стоп.

      Как вспомню, как собирался на пожизненное —

      Тогда первый раз во мне закоченела душа,

      Словно знала, чему ей теперь пора учиться, —

      И жена плачет, и друзей двое, кто посмелее,

      А дочка в отъезде, вернется, а меня нет,

      И уже светает, а я полночи жег документы и рукописи,

      Ни одежды не взял, ни рабов не выбрал в дорогу.

      Как вспомню – и сразу уже на корабле,

      Море вокруг, и на палубе тоже море,

      Кормчий молится, рев вод, мат матросов,

      Хлещет в ноздри волна, а я знай пишу,

      Поглядим, кто раньше устанет, буря ли, жалоба.

      Как мы оказались в этом шкафу?

      (Как я оказалась в этом гробу?)

      Кажется, мы не одни в этом шкафу:

      Косматые допотопные шкуры,

      Смерзшееся, в льдинках, руно,

      Шубы с глубокими темными берегами,

      Блуждаешь в них (блуждаем в них) как в лесу,

      Запах грозный, морозный, дело к закату,

      Оспинами на снегу следы.

      В стороне чужой и дальней

      Гроб качается хрустальный,

      Снег валит, горит звезда,

      Ходит гроб туда-сюда

      Над землей пустого места,

      Спит во льду твоя невеста.

      Снится Мари Штальбаум,

      Что она в глубоком колодце —

      В рукаве папашиной шубы:

      Тесно, темно, пахнет нафталином,

      Шуршит шелковая подкладка,

      По стенкам банки и банки

      С летним малиновым вареньем,

      Белый-белый свет в конце туннеля,

      Лесенка круче и круче,

      Ступеньки реже и реже.

      …Снится Лариной Татьяне,

      Что она выбегает навстречу,

      А земля давно уже остыла:

      По колена в снегу колонны

      Барского дедовского дома,

      Ни тропинки, замело дорогу,

      Замело по крест колокольню.

      На кладбище не видать надгробий.

      За сугробом, розовым от солнца,

      Как ряднина, разбегается равнина.

      Не сядем в санки, не поедем

      В лес еловый ужинать с медведем.

      Снятся Овидию в Томах

      Римские белые гуси.

      Снится