Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго. Андре Моруа

Летом, когда Ламартин жил в Сен-Пуане, поэты переписывались. Виктору Гюго, защищавшему грамматику, Ламартин отвечал: «Грамматика подавляет поэзию. Грамматика не для нас писана…» Разница была в том, что Гюго прекрасно знал грамматику. Это дружбе не мешало, и Ламартин прислал Гюго стихотворное приглашение в Сен-Пуан:

      Не грустно ли певцу томиться

      В людской толпе? К нам поспеши —

      Ведь место вольной певчей птице

      Среди полей, в лесной глуши![40]

      Из-за болезни Эжена генерал Гюго задержался в Париже, и это привело не только к родственному, но и к духовному сближению Виктора Гюго с отцом. Когда-то торжествующий и суровый отец вызывал у его детей враждебные чувства, но отец, уволенный в отставку, искавший опоры у сына, уже ставшего знаменитым поэтом, внушал им снисходительное к себе отношение, жалость, а также и гордость его былыми воинскими подвигами – Адель и Виктор любили слушать рассказы о них.

      Оставь, о мой отец, твой страннический посох!

      О бурях боевых, о гибельных утесах,

      Встречавших твой корабль, поведай в тихий час

      В кругу семьи своей. Ты кончил труд походный,

      Ты завещал сынам свой подвиг благородный,

      И нет наследия прекраснее для нас![41]

      А через своего отца, которого сын теперь лучше знал и больше любил, он чувствовал себя ближе к Наполеону. При жизни Наполеон был «тираном», ненавистным для матери Виктора Гюго. После трагедии на острове Святой Елены он стал преследуемым героем, и в глубине души Гюго чувствовал, что французскому поэту приличнее воспевать тех, кто «сражался под Фридляндом и пал у Риволи», чем осыпать цветами заказных од мелькающие фигуры королевской семьи.

      Французы! Отберем похищенную славу!

      Вам подвиги его принадлежат по праву,

      Довольно хор похвал о нем одном гремел!

      Он вами вознесен, но ваших молний сила

      Какому бы орлу весь мир не покорила

      И кто б не стал велик с вершины ваших дел![42]

      Когда Шатобриан был министром, Виктор Гюго надеялся возвести отца «на вершину воинских почестей», но в пору своего могущества Шатобриан стал недоступным сановником. Виктор Гюго – генералу Гюго, 27 июля 1824 года: «Если мой знаменитый друг вернется на свой пост, наши шансы утроятся. Мои отношения с ним стали гораздо ближе со времени его опалы; а когда он был в милости, дружба наша очень остыла…» И 29 июля 1824 года: «Дорогой наш Эжен все в том же положении, бедняжка. Никакого сдвига! Полная безнадежность…» Отношения с бывшей графиней де Салькано улучшились: «Поблагодари, пожалуйста, свою жену за ее деликатное внимание ко мне – она сердечно поздравила меня с днем рождения. Не могу и передать, как я и моя Адель были тронуты. Поблагодари ее еще за обещанную присылку масла, оно будет нам очень полезно нынешней зимой…»

      Генерал Гюго, радуясь необонапартизму своего сына, настаивал, чтобы

40

Перевод М. Донского.

41

Виктор Гюго. Моему отцу («Оды и баллады»). Перевод В. Левика.

42

Там же.