Наблюдатели. Сергей Саканский

настоящий Жан: ноги мои подкосились, мое лоно переполнилось горячей влагой, небывалой силы оргазм несколько раз встряхнул мое тело, и тут же, как назло, на кухню вошел Микров.

      Он вполз неслышно и гадко, словно глиста. Возможно, перед тем он несколько секунд внимательно рассматривал меня.

      – Что здесь происходит? Ты рехнулась? Чем это ты здесь занимаешься?

      – Мастурбацией, мой дорогой! – зло парировала я.

      Микров уставился на меня расширенными зрачками.

      – Да, да, да! А что ты прикажешь мне делать, если вот уже… – я принялась демонстративно загибать пальцы. – Вот уже девять с половиной недель ты не обращаешь на меня никакого внимания, будто у тебя перманентные месячные.

      – О, Боже! – Микров схватился за голову, – какой же я осел!

      – Курица не птица, не птица, – звучало во мне крупными толчками, словно некий рефрен, когда Микров, жарко дыша, имел мою законную плоть.

      – Курица не птица, Монголия не заграница, – думала я, уже засыпая, и вдруг, словно молнией вспыхнула полностью вся эта присказка советских инженеров:

      – Курица не птица, Монголия не заграница, баба не человек!

      Вот, оказывается, что имелось в виду… Микров рассказал Жану свою теорию, и слова, произнесенные в прихожей, были именно об этом!

      Неужели и Жан заодно с ним? Эта хохмическая теория, согласно которой «…мозг женщины физиологически отличается от мозга мужчины, на клеточном уровне, в невидимой глубине своей. Возможно, мозг женщины способен генерировать мысли лишь на мозге мужчины, как на некой матрице, тогда как собственные его способности…»

      Жан, разумеется, пошутил, но пошутил в моем присутствии, переглядываясь с моим законным супругом.

      Впервые у меня зародилось какое-то сомнение насчет Жана.

      Так ли хорошо я знаю его?

      Я повернула голову к голому Микрову: он спал. Не надевая халата, голая, вышла я на кухню, разыскала на мойке чашку, из которой пил мой любовник, и выбросила ее в форточку. Далеко внизу послышался жалобный мелодичный звон.

      Голова моя кружилась. Мне было тошно, мучительно. И мне почему-то захотелось от лица мужчины заговорить. Вот так:

      Я повернул голову к голому Микрову: он спал. Не надевая халата, голый, вышел я на кухню, разыскал на мойке белую чашку с золотой каемочкой, ту самую чашку, из которой пил мой любовник, и выбросил ее в форточку. Далеко внизу послышался жалобный мелодичный звон.

      24

      Один человек на свете, один. Он рождается один, он умирает один. Почему же в течение всей своей жизни он должен быть с кем-то другим?

      Нет, никогда, сколько бы ни было потрачено напрасных сил, один не расскажет о себе другому ничего.

      Никогда другой не поймет одного.

      25

      Я не люблю человека еще и за то, что он не только отделяет себя от животных, но и ставит себя выше их.

      – Смотрите, – говорит он. – Вот я – человек, а вот они – животные.

      И указывает на коз, лошадей, бабочек, или вот, кстати, на