Дорога памяти. Софья Прокофьева

несколько дней Валентин Александрович почувствовал себя нездоровым. Ему становилось все хуже.

      В соседней квартире, прямо за стеной жил их друг, опытный, знающий доктор. Мама позвала его.

      – Сыпной тиф… – сказал доктор.

      К вечеру Валентин Александрович открыл тусклые, воспаленные глаза. На бледно-серой коже проступили багровые пятна.

      – Священника… приведи священника…

      Стояла стылая морозная ночь. Мама знала, где дом священника. В это время Омск заняли красные войска. О них ходили страшные слухи: говорили, что они насилуют и убивают молодых женщин и девушек.

      Мама, закутанная в платок, шла от костра к костру. Вокруг огня грелись пьяные солдаты. Но никто не тронул заплаканную молодую женщину.

      Вдалеке слышались выстрелы, отчаянные приглушенные крики.

      Старый седой солдат протянул маме кружку горячего кипятка.

      – Пей, голубушка. Окоченеешь. Вишь, вся исплакалась!

      Вот оно – двойное лицо войны!

      Священник пришел под утро. Он успел соборовать и причастить умирающего. Скоро Валентин Александрович впал в беспамятство. Это был уже конец…

      Вечером мама зашла к знакомому доктору, жившему по соседству. Он дал маме длинную папиросу. Мама первый раз в жизни закурила, потом, шатаясь, пошла в свою комнату. Там на постели, вытянувшись, лежал мертвый Валентин Александрович. Голова у мамы кружилась. Она плохо осознавала, что с ней и где она. Мама легла рядом с Валентином Александровичем и мгновенно уснула.

      На другой день, уже после похорон, она снова зашла к знакомому доктору. Ее терзала отчаянная тоска, пугало одиночество, пустая осиротевшая комната.

      Она опять попросила такую же папиросу.

      – Нельзя, моя девочка, – сказал доктор. – Та папироса была с опиумом. Один раз обойдется, второй… А потом втянетесь, пропадете…

      Мама вернулась в Москву, молодая вдова. Вернулась к разоренному гнезду. Большой дом на Тверской был конфискован.

      Дом этот построил мамин дедушка. Он был работящим, честным и очень верующим. Каждый год на Пасху он ходил пешком из Москвы в Троице-Сергиеву Лавру. Когда в 1861 году отпустили всех крепостных, он каждый вечер долго молился за всю свою семью: за царя-батюшку Александра Второго, за своего благодетеля, за покойного барина.

      Дедушка, трудолюбивый, непьющий, купил лошадку, потом и телегу. Он начал возить кирпич в Москву, как он делал это для барина, а теперь уже для себя. Он построил на Тверской крепкий пятиэтажный дом, где и поселилась вся его большая семья.

      Но к маминому возвращению в Москву в 1919 году дедушка уже умер, а дом на Тверской был конфискован и разграблен.

      Бабушка, очень пожилая, ослабевшая, не перенесла разорения и нищеты, попала в приют для умалишенных и вскоре скончалась.

      Мама разыскала в опустевшей Москве трех своих братьев. Они голодали, жили чем придется, ночевали по своим друзьям, кто приютит.

      Они все рано умерли.

      Самый близкий из них, дядя Толя, был редкий, своеобразный поэт. Из всех