Запах смерти. Джеффри Бартон

диалог.

      Офицер Гимм поглядела на меня, как на амебу под микроскопом, и сказала:

      – Боже, какая жалость… Такая милая была девчурка. Я таких еще не встречала.

      Я бессловесно кивнул, стараясь хоть как-то держать свое вранье в узде.

      Офицер Гимм посмотрела на мой пикап, обвела взглядом двор.

      – Значит, вы тренируете собак-поисковиков?

      Я снова кивнул.

      – А можно на них посмотреть?

      – В целом можно, – нехотя сказал я. В мыслях у меня мелькнул поникший Пол Льюис в очереди безработных. Только пособий он не получал бы, потому что был бы уволен по статье. Я тоже потеряю свои приработки по городу и, вероятно, закончу тем, что начну водить школьный автобус и развозить пиццу, как Ники Чампайн. Я демонстративно, с расстановкой посмотрел на часы. – Так что в целом можно, но у меня через час в Линкольншире занятие по дрессуре.

      – Не хочу вас задерживать. – Офицер Гимм тоже посмотрела на свои часы. – Может быть, я посмотрю на них как-нибудь в другой раз?

      – Можно будет созвониться, и что-нибудь придумаем, – ответил я (господи, хоть бы она поскорей села в свою машину и уехала).

      Она снова оглядела мой двор, а затем вопросительно посмотрела мне в глаза:

      – Все в порядке?

      – Абсолютно, – ответил я, изобразив удивление такому вопросу. При этом я предательски краснел лицом и неловко переминался с ноги на ногу, как школяр, ждущий переменку для рывка в сортир. – Просто уже слегка запаздываю.

      Прошло несколько секунд, а она все не двигалась. У меня было ощущение, что я начинаю подтаивать.

      Как-то в старших классах Микки обманом втянула меня в постановку «Мышьяк и старые кружева»[14]. Сама она, разумеется, играла одну из кровожадных старых тетушек, ну а я получил мелкую роль полисмена, который все болтает и болтает о пьесе, которую, дескать, написал. Все, кто участвовал в постановке, были очаровательны – играли точно в цель, оставались в образе, читали свои реплики с большим энтузиазмом – все, кроме меня. Стоило мне выйти на сцену и посмотреть в зал, откуда на меня глазели лица учеников, как я… застыл. Кто-то из-за сцены прошептал мою реплику, чтобы привести меня в чувство. Намек я понял, но стоял совершенно неподвижно, как ледяная скульптура, а потом пронесся сквозь свои реплики на такой скорости, что вся моя роль продлилась секунд пять. Или даже четыре.

      Во время занавеса зрители хлопали громко и долго; однако когда к рампе, спотыкаясь, на поклон вышел я, аплодисменты заметно поредели, к тому же в них прорезались смешки.

      После нынешнего представления в меня наверняка бросались бы яйцами и помидорами.

      – Ну ладно. Я вам позвоню, чтобы еще раз заехать и посмотреть ваших собачек, – сказала наконец офицер Гимм. А обойдя машину к водительской двери, внезапно остановилась, заметив что-то сбоку моего дома. – Кто это?

      Я поглядел в ту сторону. На дальнем углу тихо сидела Вира и глядела на офицера Гимм.

      – Это Энджи, – выдавил я после неловкой паузы. Этому нежданному

14

«Мышьяк и старые кружева» (1939) – пьеса американского драматурга Дж. Кессельринга.