Осторожно, двери закрываются. Андрей Валерьевич Мартынов

морем,

      Белый покой и уют.

      Люди не ссорятся,

      Люди не спорят,

      Люди друг другу поют.

      Посидим, помолчим,

      Всё само пройдёт,

      И растает гнев, и печаль уйдёт.

      Посидим, помолчим,

      Не нужны слова.

      Виноваты мы, а любовь права.

      Если тот город увидишь,

      Сразу обиды простишь,

      Словом напрасным меня не обидишь,

      Ссорою не оскорбишь.

      Путь нам навеки осветит

      Белого города свет.

      Пусть говорят, что на нашей планете

      Этого города нет.

      Слова из песни.

      «Осторожно, двери закрываются», – чётко выговаривает каждый слог приятный дикторский женский голос, – «следующая станция Арбатская».

      «Ну, наконец-то», – думаю я, – «доехал. Хоть посижу немного, а то ноги уже ноют».

      «Да-а, Москва-а», – мои мысли приобретают эмоциональный оттенок, – «с больными ногами непросто по тебе ходить».

      В вагоне метро много пассажиров. Одни стоят и держатся за поручни, другие сидят. Свободных мест нет. Я стою. Не могу сидеть, когда вокруг много женщин. Из открытых верхних частей окон внутрь врывается свежий прохладный воздух и обдаёт лица, шевелит причёски.

      Мои мысли улетают в прошлое. Ещё не слишком далёкое, но…

      * * *

      – Санёк, – вдруг едва слышу я Володькин голос, и он обращается ко мне снова: – Санёк, д-достань.. из кар-мана, – он говорит отрывисто и тихо, – вот тут, – он едва поднимает левую руку к карману гимнастёрки на груди, как бы показывает где.

      Я тут же реагирую:

      – Володька, лежи спокойно. Я сам.

      Я аккуратно отстёгиваю пуговицу на кармане и достаю помятый, сложенный вдвое и заляпанный отпечатками грязных пальцев конверт.

      – Т-там.. ад-дрес. Б-будь д-другом, съезд-ди.. найд-ди..

      Я читаю адрес на конверте: Карманицкий переулок, Москва.

      Володька меня опережает:

      – Эт-то мет-тро.. Ар.. батская площ-щадь… в цент-тре…

      Я тут же вытаскиваю из планшета карандаш и быстро записываю: М. Арбатская площадь.

      – Не волнуйся, я записал. Лежи, – говорю я ему и тут же выкрикиваю в сторону хвоста нашего обоза, – Врача сюда! Скорее врача!

      Валентина – наш фельдшер, бегает от повозки к повозке, перебинтовывает, успокаивает, старается помочь каждому раненому, чем может – тут же бежит к нам.

      Она быстро опытным взглядом осматривает моего друга:

      – Потерпи, мой хороший, немного осталось. Скоро доедем и сделаем тебе операцию. Все будет хорошо. Потерпи, миленький.

      Валя смотрит мне в глаза и поджимает нижнюю губу. Затем едва заметным движением качает головой, даёт мне понять, что уже ничем не помочь…

      Я стискиваю зубы и начинаю разговаривать с другом сам, чтобы хоть как-то его возвращать к жизни. А вдруг он дотерпит до лагеря, а вдруг мы его довезём.

      У Володьки самое тяжёлое ранение в область живота. Два ранения в грудь и в плечо. Да нога ещё – оторвало почти по самое колено взрывом гранаты.

      «Надо же было тебе именно в том месте оказаться!» – это я вспоминаю нашу атаку на строящийся аэродром для дальних бомбардировщиков под Деснянском. – «Ну, какого ладана ты поперёд всех рванул в те ворота?! Ведь несколько секунд пережди и не попал бы под гранату и автоматную очередь…»

      Я мысленно разговариваю с Володькой, а он едва слышно постанывает. Голова при этом бессильно мотается из стороны в сторону – дорога-то не шоссейная.

      – Слышь, Володь, – обращаюсь я к нему, – вместе съездим. Вернёмся на базу, отдохнём и ты поправишься. Вместе потом поедем. Терпи, брат!

      – Он-на б-будет жж-дать н-на в-втор-рой ск-камейк-ке, – выговаривает медленно друг, при этом его губы трясутся, как будто ему холодно, и он сильно замёрз.

      Он потерял много крови из-за ранения. Мы с обозом идём уже вторые сутки по лесам, после выполненного задания. Возвращаемся на базу.

      Много бойцов освобождено из плена, из лагеря, который фашисты построили в том месте. Бойцы там работали под усиленной охраной. Но мы постарались и перехитрили врага: уничтожена взлётная полоса, склады с боеприпасами, топливные цистерны, несколько боевых самолётов. Сколько фашистов уничтожено, трудно сказать. Но они надолго запомнят эту нашу операцию. А ведь там, где аэродром был, сейчас глубокий тыл. Бои уже идут под самой Москвой…

      – М-мы с.. с н-ней.. д-дого-в-вор-рились, п-понимаешь? Я об-бещал, – я снова слышу тихий и слабый голос друга.

      – Володька, лежи! Молчи! – командую я, и укрываю его ещё и своей шинелью, – Береги силы, брат! Немного осталось.