Апельсиновый сок. Мария Воронова

же правильный обед и ни в коем случае не позднее шести вечера ужин. Еще меня ждет престижная и хорошо оплачиваемая работа, где приходится перебирать кипу бумаг, такую же неизменную и ложно-многозначительную, как кружка апельсинового сока. После службы по четным числам два часа в фитнес-клубе, а по нечетным – поход по магазинам, уборка или отдых перед видиком. В выходные – приезд любовника или поездка в Питер к нему же. Но чертов сок настолько поработил меня, что и проснувшись утром в Диминой постели, я первым делом хватаюсь за соковыжималку.

      «Так все и будет, пока ты не сдохнешь, – говорит мне кружка каждый раз, – я не покину тебя до глубокой старости, пока врачи не запретят тебе апельсины. Тогда я, так и быть, от тебя отстану, но, увы, будет слишком поздно что-то менять. В твоем ухоженном теле, которое ты так лелеешь, никогда не зародится новая жизнь. Это тело дивной красоты состарится и умрет, заботливо подпитываемое правильными продуктами, но ни один мужчина не будет вне себя от счастья, прижав тебя к своей груди. Ты – красивая, подтянутая, самостоятельная, доброжелательная, любящая и бог знает какая еще – оказалась никому не нужна…»

      Я хочу разбить мерзкую кружку, швырнуть об стену, чтобы осколки разлетелись во все стороны, но что изменит этот отчаянный бунт? Даже если я никогда больше не возьму в рот ни капли сока, прекрасный принц не придет и не освободит меня из заточения. Куда бы я ни бежала, стены своей тюрьмы я возьму с собой. Тюрьмы, в которую я посадила себя много лет назад, думая, что она спасет меня от прежней Вероники. А теперь я думаю, что прежняя Вероника была, может быть, вовсе не так отвратительна… Но она не вернется, даже если я этого очень захочу. Она не вернется.

      Каждый раз, собираясь на фитнес, Вероника Смысловская гадала, встретит ли она Марьяшу. «Хоть бы сегодня пронесло», – мечтала она, укладывая в стильный рюкзачок спортивный костюм и принадлежности для душа. В министерстве она всегда выдерживала строгий деловой стиль, зато отводила душу в спортклубе, являясь туда в спортивно-мальчишеском облачении. Кроссовочки, короткие джинсики «от долгов бегать», красная куртка в талию и легкомысленный рюкзачишко помогали ей выглядеть совсем юной, и Вероника, пока шла на фитнес, собирала неплохой урожай заинтересованных взглядов мужчин всех возрастов. Иногда с ней пытались познакомиться молодые парни, что, разумеется, бодрило, но стоило в раздевалке появиться грузной фигуре Марьяши, облаченной в небесно-голубые джинсы со стразами и кофточку, непременно яркую и цветастую, как от хорошего настроения не оставалось и следа.

      Марьяша между тем считала себя лучшей Вероникиной подругой. Заведующая гинекологическим отделением одной из престижных московских больниц, она дружила со Смысловской не потому, что та служила в министерстве и могла быть Марьяше полезной, а по старой памяти: когда-то они работали вместе, потом много лет ничего не знали друг о друге, пока не встретились на научно-практической конференции.

      Если бы не Марьяшин напор, Вероника свела бы общение к нулю, но тайфун остановить невозможно. Подруга принадлежала к той категории людей, которые ни секунды не могут усидеть на месте.

      Вечно ей нужно было куда-то спешить: на распродажу, где можно купить дубленку почти даром, красить кухню у таинственного Ивана Ивановича, который был известен Марьяше только тем, что самостоятельно не мог с этим справиться… В сладкое субботнее утро Марьяша могла вломиться к Смысловской с требованием немедленно ехать на дачу дышать свежим воздухом. И Вероника покорно посещала распродажу, где убеждалась, что дубленки редкое дерьмо, хоть и даром, неумело красила стены и честно пыталась расслабиться в шезлонге в Марьяшином саду, в то время как хозяйка вскапывала грядки не хуже бульдозера. «Она же в гости меня пригласила, ни за что не буду грядки копать», – убеждала себя Вероника, однако вставала и принималась за работу.

      Иногда ей казалось, что Марьяша нарочно опекает ее, наслаждаясь сознанием того, что у нее, толстой и некрасивой, жизнь сложилась в сто раз лучше, чем у эффектной Вероники. Вероника пыталась отвоевать у Марьяши роль старшей подруги, платила за нее в кафе на правах более состоятельной женщины, пеняла на отсутствие вкуса в одежде и доисторическое мелирование: красить волосы с помощью шапочки, когда весь мир давно перешел на фольгу, – варварство!

      Но на Марьяшу эти шпильки, замаскированные под добрые советы, совершенно не действовали. Прослушав Вероникину лекцию о хорошем вкусе, она ехала на вещевой рынок, где безошибочно выбирала самую аляповатую тряпку. При виде ярких цветочных узоров Марьяша теряла способность здраво рассуждать.

      Ей все равно, как она выглядит, понимала Вероника, в глазах мужа она всегда самая красивая. А деньги… Да, я гораздо богаче ее, но на все мои сбережения мне не купить Марьяшиного счастья.

      Временами ей больно было смотреть на подругу. «Господи, почему?! – хотелось ей спросить. – Почему ты дал ей все то, о чем просила я? Почему отмерил ей счастья полной мерой, а со мной всегда поступал, как с ребенком, которого сажают за стол и спешно убирают все, к чему он потянется? Разве я недостойна счастья?

      Эсфирь Давыдовна говорила, что счастье – это труд и смирение, но я трудилась никак не меньше Марьяши! И не мечтала