Артефакты. Мария Свешникова

создавая ощущение нереальности происходящего. В горле саднило от сигарет, пульсировало в висках – я жадно вдохнула ветер, налетавший порывами сквозь открытые ставни. Чтобы не распознать половую принадлежность гостя по походке, я вставила наушники и на полную громкость включила The Chemical Brothers. Смотрела, как ночь сползает на город и как лифт отражается в мутном, заляпанном краской стекле. Поехал куда-то вниз – наконец-то.

      Романович подкрался со спины и положил подбородок мне на плечо. Он уткнулся мне носом в шею, его пальцы прокрались под майку, царапали ребра, просачивались к груди. Мы целовались так неистово, будто нам двадцать и мы пытаемся поставить мировой рекорд. Я обхватила его ногами, пытаясь вжать в себя, присвоить – наверное, это и есть безапелляционные аннексия и контрибуция. За моей спиной переливались электрическим светом башни бизнес-центра, эклектично дребезжали соседские стройки, взвывали разъяренные байкеры на железных конях и начинался ливень, своими шумом и пеленой застилавший нас одеялом от города грехов и соблазнов. Меня не пугало, что я скользила по подоконнику к пропасти, не чувствуя опоры за спиной – только руки Романовича. Изрядно осмелев после граппы, я откинулась назад – перекинулась сквозь оконный проем и ловила лицом слезы стихии. Москва истошно рыдала и хмурилась.

      Романович засмеялся, притянул меня обратно и провел пальцами по мокрым щекам, убирая прилипшие к скулам пряди волос. Я запрыгнула к нему на руки, и, ни разу не оступившись, он отнес меня в квартиру.

      Дальше прихожей мы не дошли. Попутно стряхивая с консоли всякий скарб, вроде обувной ложки, ключей и портмоне, он водрузил меня на нее и начал расстегивать джинсы. Рывком снимая худи, уронил лампу на пол. Я же, стягивая с него свитер, снесла копилку с мелочью – она разбилась, и монеты покатились врассыпную по коридору. В этом консонансе звуков громче всего было наше дыхание. Мне хотелось жадно выпить эту ночь до дна.

      Откатившийся в угол светильник с абажуром набекрень подмигивал в такт нам. Разгромив полквартиры, обрастая занозами, мы перетекли на пол, так и не найдя в себе терпения дойти до кровати. Мы миксовали нежность с дерзостью, резкие движения с легкими прикосновениями, инь и ян, анима и анимус.

      Когда все закончилось, Романович достал из холодильника бутылку воды и кинул мне. Он всегда давал мне пить первой и, лишь когда я ополовинивала бутылку, принимался сам. Минималистичные ходики, сделанные из допотопного дорожного знака, показывали три часа ночи.

      – Сделать тебе яичницу? – Романович знал мою склонность к ночному обжорству и абсолютную неприспособленность к домашнему быту.

      – Давай.

      – А где Вл… – заикнулся Алек, разбивая яйца на сковородку, однако прикусил язык, видимо, передумал спрашивать и отправился к холодильнику, шуровать в поисках вина или пива.

      За ту пару минут, что Алек шкварчал и шуршал на кухне, все вокруг размыло акварелью. От обилия выпитого включился режим сфумато: контуры предметов обмякли и растеклись. Да и сама я обмякла и растеклась нервной кляксой на диване Романовича. Почему-то только здесь я чувствовала себя как