Сибирская любовь. Книга 1. Лед и пламя. Екатерина Мурашова

В. П. поднял ее, однако вернуть отказался. На мой вопрос: „На что вам?“ – загадочно улыбнулся и назвал меня „едва распустившимся розаном, не сознающим своей власти над мужским сердцем“».

      «Двенадцатого, дома. Во время визита к папеньке полковник К. сказал, что я удивительно расцвела, и посетовал, что он уж стар для меня, а не то непременно записался бы в ряд моих верных обожателей».

      Книжечка же Элен заполнялась с трудом, а если б не Софи, должно быть, и вовсе пустовала бы. И дело было вовсе не в том, что серьезная, пригожая Элен не пользовалась успехом. Просто, по мнению Софи, она обладала удивительным даром: не замечать очевидного.

      – Да он же с тебя весь вечер глаз не сводил! – горячилась Софи, покусывая по привычке выбившийся из прически локон.

      – Да это тебе показалось! Он Ирочку лимонадом угощал, тебя смешил, а когда Варвара Николаевна с Анютой петь стали, так и вовсе…

      Обе подруги лежали на животе на софе, грызли орешки и болтали ногами. Четыре туфельки с распущенными завязками валялись на ковре, и сквозь шелковые чулки просвечивали четыре маленькие розовые пятки. Впрочем, Элен регулярно пыталась сесть и принять позу, более приличествующую воспитанной барышне, но тогда пришлось бы разговаривать с всклокоченным, по обыкновению, затылком Софи, чего не хотелось. Вздохнув и по возможности расправив подол, она снова ложилась на живот.

      – Пиши! – Софи решительно ткнула пальчиком в раскрытую перед подругой книжечку. – «Николя весь вечер тщательно избегал меня, шутил со всеми подряд, а стоило мне отвернуться, пожирал меня глазами…»

      – Софи! Господь с тобой! Ну как я могу написать такое неприличие?!

      – Что ж тут неприличного, коли так и было? – искренне удивилась Софи.

      – И какое же это… ну… внимание, если «тщательно избегал»? С тобой же вот шутят, ухаживают…

      – Ты ничего не понимаешь! Я тысячу раз говорила: ты так себя держишь, что к тебе и подойти-то страшно, не то что пошутить! Кажется, что вот скажешь что-нибудь не то, а ты и заплачешь. Или того хуже: глаза закатишь и в обморок шлепнешься. Пиши, я тебе говорю! А потом про Василия Головнина…

      – Ах, Софи…

      – Никаких «ах»!

      Таким вот насильственным образом постепенно появлялись записи и в книжечке Элен.

      Глава 4,

      повествующая в основном о любви, но равным образом и о смерти, ибо всем известно, как часто эти вроде бы взаимоисключающие понятия оказываются рядом

      Впрочем, все эти глупости кончились в один день. В тот день в книжечке Софи появилась всего одна запись.

      «Я люблю, люблю, люблю! Наконец-то!»

      Дата и место не назывались, потому что Софи была уверена не на шутку, что никогда в жизни не позабудет их. Ведь в тот день она повстречала его.

      Дальше записей не было, и на все лады, окруженное вензелечками, рамочками, амурчиками и цветами, повторялось одно имя:

      «Сергей» «Сергей Алексеевич» «СА»