Противостояние. Юлиан Семенов

ее были обычны, тусклы даже, однако высокий лоб, вздернутый веснушчатый нос и очень красивый рот – треугольником – делали лицо запоминающимся, как-то по-особому зовущим.

      – Товарищи из милиции, – пояснил Журавлев. – Интересуются Мишей.

      – Мы им тоже, кстати, интересуемся, – ответила женщина. – Обещал передать посылку маме, да так и не передал… Копченая колбаса и две банки красной икры…

      – Он не писал вам больше? – спросил Жуков.

      – А он никогда не писал. Он только телеграммы отправлял, образованием не замучен, – усмехнулся Журавлев и повторил: – А в чем дело, почему вы им заинтересовались? Попал он в тюрьму случайно, вышел, работал, как я знаю, отменно…

      – У него родных нет? – спросил Жуков.

      – Отчим, по-моему, есть, но он с ним не дружит, – ответил Журавлев, – тот вроде бы с матерью его был груб. Миша его винил в смерти Аграфены Васильевны…

      – Это кто такая? – спросил Жуков. – Мать, что ль?

      – Да, мама, – ответила Журавлева, посмотрев на Жукова сузившимися глазами.

      – Обиделись на слово «мать»? – вздохнул Костенко. – Меня тоже коробит, хотя, позволю напомнить, название романа Горького кажется нам прекрасным – «Мать».

      – А вы замечали, – ответила женщина, – что слово написанное и слово сказанное разнятся друг от друга?

      Костенко подумал, что Журавлева представляет собою такой тип женщин, настроение которых меняется мгновенно. Люди, столь остро реагирующие на слово, относятся, как считал Костенко, к числу самоедов, с ними трудно, постоянно надобно выверять себя, подлаживаться, а это плохо. «Впрочем, – подумал он, – «с кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой». – И тут же себе возразил: – Но это же Пастернак писал о художнике, а здесь красивая ветеринарша».

      – Я замечал это, – ответил наконец Костенко. – Я согласен с вами, но мой коллега никак не думал обидеть память мамы вашего друга, просто, увы, мы привыкли говорить языком протокола, а в протоколе «мама» не употребляется, как и «папа», впрочем… Пришли мы к вам вот с каким вопросом: когда вы в последний раз видели Минчакова? С кем? Что он вам рассказывал о себе, о своих планах, друзьях? Был ли он с похмелья? Весел? Грустен?

      – Да вы объясните, в чем дело, – капризно рассердилась женщина, – иначе вспоминать трудно.

      – Вот если мы объясним вам, в чем дело, вы как раз и можете все напутать, – ответил Костенко. – Вы станете – хотите того или нет – подстраиваться под то, что мы вам откроем. Чуть позже я вам все доложу.

      – Ничего не понимаю. – Резко повернувшись, женщина вышла на кухню.

      – Гражданка Журавлева, – скрипучим голосом сказал Жуков, – вы вернитесь, пожалуйста, в комнату, потому что мы к вам не в ладушки пришли играться, а работать. Если желаете, могу вас официально вызвать в угрозыск для допроса…

      – Так я к вам и пришла, – усмешливо откликнулась женщина с кухни.

      Жуков посмотрел на Костенко, пожал плечами: «Доигрался, мол, полковник в демократию,