Пангея. Мария Голованивская

вдоль высокого, но плоского лба.

      – Ты влюблен в нее? – поинтересовался Петр.

      Он сбивчиво отвечает, по-мальчишески, едва удерживаясь в этой середине залы.

      – Мой ангел, она мой ангел, – бормочет он. – Она оберегает меня, делает лучше. Она учит меня старым мудростям из книг, успокаивает, когда душа не на месте. Она чистит для меня апельсины.

      Все это было так мило, по-домашнему, эти дети, Лидия и Александр. Она – с отменными вьющимися рыжими волосами, хрупкая, немного сутулая, он – во всем прямой, как его челка, спина, мысли.

      – Посмотрим, – сказал апостол Павел, – что было бы, если бы Лидия тогда, в последнюю минуту, не отказалась от столь желаемого их семьями брака?

      Он шевельнул воображаемым крылом, повторив излюбленный жест Михаила, и открыл большую маршрутную книгу. В комнате, где они заседали, стоял крепкий мужской дух, но ни они сами, ни тени, которые представали пред их грозными очами, не чуяли его: свои духи не пахнут, да и кто будет принюхиваться?

      – Ага, вот здесь. Они жили бы сейчас вот здесь, под Ливингстоуном в Нью-Джерси, крепкая православная эмигрантская семья, дети, – продолжил апостол Павел. – Он учитель русской литературы, она прекрасная мать, ничего для себя, все им, репетитор для отстающих по математике. А вот – среди ее учеников есть один, кажется, вундеркинд.

      – Да черт с ним! Кому нужны эти вундеркинды! Из них растет один репей. Какие, говоришь, дети? – уточнил Петр, тоже шевельнув воображаемыми крылами.

      – Ты чего мелешь-то, какой репей?! – Павлу от усталости казалось, что Петр совсем уже не сдерживает себя, не делает подобающего вида. – Дети… Семен, Анфиса, Дмитрий, Потап. Возможности у каждого, прямо скажем, очень неординарные: чистые души, свежие мысли, закаленные сердца. Семен, Анфиса, Дмитрий, Потап. Жалко, что не родились.

      Александр растаял в воздухе и через мгновение появился опять, уже восемнадцатилетним.

      – Почему она отказала тебе? – спросил Петр, не любивший смягчать неприятные вопросы. Это Павел вечно церемонился, лимонничал, искал формулировочки, а Петр, как назло, дергал за самые животрепещущие жилы, и Павлу казалось, что с удовольствием.

      – Отец за год до этого умер от голодовки в тюрьме, – ответил Александр. – Я бегал по поручениям, носил письма заговорщикам, передавал лекарства – синьку, стрептоцид, делал что скажут – в память о папе. Иногда ехал через весь город, чтобы передать два куска простого мыла, такого же простого, как я сам.

      – Почему она отказала тебе? – повторил свой вопрос Петр и гневно сверкнул очами. – Вы же грезили о будущем, молились и семьями встречали Рождество, каждый раз несущее в своем течении множество подводных камней, но и подсказок, подарков, поблажек.

      – Она куда-то всегда бежала – петь, рисовать, учить математику, языки. Я оказался не тот, – грустно подытожил Александр. – Мрачный диссидент, маленький рычаг для чьего-то рывка.

      – Бесы? – поинтересовался Павел у Петра.

      – Жертвы, – ответил Петр