Прах и пепел. Анатолий Рыбаков

и Беляков явились в президиум с бокалами в руках.

      – Товарищ Сталин, – сказал Чкалов, – разрешите обратиться?!

      – Пожалуйста.

      – Позвольте чокнуться с вами и выпить за ваше здоровье?

      – Ну что ж, можно и выпить.

      Сталин налил в бокал вино, чокнулся с летчиками, все выпили.

      Сталин поставил бокал на стол.

      – Еще будут какие-нибудь просьбы?

      – Товарищ Сталин. – Чкалов смело глядел ему в глаза. – От имени всего летного состава… Сейчас будет выступать Леонид Утесов… От имени всего летного состава… Просим… Разрешите Утесову спеть «С Одесского кичмана».

      – Что за песня? – спросил Сталин, хотя знал эту песню. Ее дома напевал Васька, и ОН был недоволен: сын поет воровские песни.

      – Замечательная песня, товарищ Сталин. Слова, товарищ Сталин, может быть, и тюремные, блатные, но мелодия боевая, товарищ Сталин, строевая мелодия.

      – Хорошо, – согласился Сталин, – пусть споет, послушаем.

      В артистической комнате, где толпились, ожидая своего выхода, артисты (те, кто уже выступил, сидели в соседнем зале за специально накрытыми для них столами), появился военный с тремя ромбами на петличках гимнастерки, отозвал в сторону Утесова, строго спросил:

      – Что собираетесь петь, товарищ Утесов?

      Утесов назвал репертуар.

      – Споете «С Одесского кичмана», – приказал военный.

      – Нет-нет, – испугался Утесов, – мне запретили ее петь.

      – Кто запретил?

      – Товарищ Млечин. Начальник реперткома.

      – Положил я на вашего реперткома. Будете петь «С Одесского кичмана».

      – Но товарищ Млечин…

      Военный выпучил на него глаза:

      – Вам ясно сказано, гражданин Вайсбейн?! – И злобным шепотом добавил: – Указание товарища Сталина.

      И первым номером Леонид Утесов под аккомпанемент своего теа-джаза спел «С Одесского кичмана»…

      С Одесского кичмана бежали два уркана,

      бежали два уркана да на во-олю…

      В Абнярской малине они остановились,

      они остановились отдыхнуть.

      Пел лихо, окрыленный указанием товарища Сталина, сознавая, что с этой минуты никакой репертком ему не страшен, он будет петь и «Кичмана», и «Гоп со смыком», и «Мурку», и другие запрещенные песни.

      И оркестр играл с увлечением. Ударник выделывал чудеса на своих барабанах и тарелках, саксофонисты и трубачи показали себя виртуозами. Заключительный аккорд, оркестр оборвал игру на той же бравурной ноте, на какой и начал.

      Никто не понимал, в чем дело. На таком приеме, в присутствии товарища Сталина Утесов осмелился спеть блатную песню. Что это значит?! Идеологическая диверсия?! Не то что хлопать, пошевелиться все боялись. Даже Чкалов, Байдуков и Беляков притихли, не зная, как отреагирует товарищ Сталин. Растерянные оркестранты опустили трубы, бледный Утесов стоял, держась за край рояля,