Казначей общака. Евгений Сухов

был Артур Резаный, крепкий зэк тридцати с небольшим лет, блатной. Кличку свою он получил не случайно, его живот был безжалостно изрезан, имелись глубокие порезы и на запястьях. По утверждению самого Артура, каждое из них являлось свидетельством его клинической смерти. Если собственный живот он ковырял просто так, чтобы угодить в лазарет и передохнуть, так сказать, от тюремного бытия, то раны на руках были вещами серьезными: первый раз он перерезал вены ножом только потому, что не сумел отдать карточный долг, посчитав, что проигранная сумма вполне соответствует небытию. Во всяком случае, это более почетный выход, нежели обживать петушиный угол в бараке. Второй шрам он получил в драке, сцепившись с бандитом, возомнившим, что имеет право распоряжаться в камере точно так же, как это привык делать среди собственной братвы.

      Артур Резаный был очень опытным побегушником. Даже рассказывая о колониях, в которых ему пришлось побывать, он говорил не о царящих в них порядках, а о способах, которыми легче всего уйти на волю. Порой он украшал свои рассказы немыслимыми подробностями: где находится охотничья избушка, в которой всегда можно найти кусок прокопченной лосятины, и с какой стороны удобнее прорывать на зоне лаз. Но что действительно вызывало уважение к побегушнику, так это его неуемная, почти фантастическая тяга к свободе; подобное нечасто можно было встретить у блатных, воспринимающих очередную отсидку как некий своеобразный рабочий момент. Так сказать, издержки опасной профессии.

      В его побегах была еще одна странность, а может быть, всего лишь обыкновенное везение – его не пристрелили во время побегов, не забили прикладами солдаты, а собаки не разодрали горло. Он отделался всего лишь несколькими вполне безобидными ушибами.

      Выслушав план побега, Резаный с минуту ошарашенно таращился на Пашу Фомичева, потом нервно заморгал. Его взгляд говорил больше, чем самые красноречивые слова, – неужели в этом чертовом краю, находящемся далеко за пределами медвежьего угла, можно встретить человека, способного рассуждать так же здравомысляще, как и он сам. Если двое думают об одном и том же, то их трудно назвать сумасшедшими.

      – Мы почти на острове, – сказал Резаный.

      Паша Фомичев улыбнулся:

      – Здесь все в порядке, у меня есть кое-какие наработки. Не хотелось бы открываться раньше времени.

      – Без базаров, – охотно согласился Артур, зыркнув по сторонам.

      Место для разговора Костыль выбрал глухое – самую окраину промзоны, где штабелями были свалены бревна, завезенные прошлой осенью с материка для какого-то очередного строительного прорыва. Сюда редко кто заявлялся, разве только что летом, чтобы под крик пролетающих птиц перекинуться в картишки.

      – Нам нужен третий, – не без значения произнес Костыль.

      – «Барашек», что ли? – гоготнул Артур.

      – Он самый, если все пойдет не так, как планируется, – подтвердил Костыль.

      – По личному опыту хочу тебе заметить, что «барашка» нужно выбрать