Последний козырь Президента. Александр Овчаренко

близок к этому.

      – Я могу идти?

      – Уверен, что можете, – усмехнулся генерал и зарылся носом в бумаги, словно меня в кабинете уже не было.

      Глава 9. Ценный свидетель

      Я никогда не бывал за границей. Даже в годы Советской Власти близкая по идеологическому духу насквозь социалистическая Болгария оставалась для меня недоступной. Всё объяснялось просто: выезд за рубеж мне был противопоказан, так как я официально числюсь в списках «носителей совершенно секретной информации». Ответить, что именно такого секретного и совершенно секретного хранится в извилинах моего мозга, я затрудняюсь, но высокому начальству виднее, поэтому поле моей служебной деятельности ограничивалось Москвой – местом наибольшей концентрации государственных чиновников высокого ранга, и ближним Подмосковьем – местом их проживания и отдыха.

      Я никогда не был ни в Англии, ни в Чехии, и не любовался великолепной архитектурой средневековых замков. Зато я неоднократно бывал на Рублёвке и в природоохранной зоне Московской области, где замки и дворцы современных нуворишей по размаху и причудам могут смело соперничать с архитектурными памятниками, находящимися под охраной ЮНЕСКО.

      Мне не довелось гулять по ухоженным дорожкам парков Версаля, и я не сподобился лицезреть бессмертное собрание шедевров, которых касались кисти гениальных художников эпохи Возрождения, но я дважды бывал в загородных домах наших депутатов, и могу смело утверждать, что их внутреннее убранство ничуть не хуже самого Версаля. Правда, со вкусом у «слуг народа» бывают проблемы, и на одной стене рядом могут висеть исполненная в бело-голубых тонах «Жемчужная мечеть» кисти Верещагина и геометрически строго выверенная «Супрематическая композиция» Казимира Малевича, написанная преимущественно бордово-чёрными красками. И то, что эти два полотна сочетаются, как… в общем, никак не сочетаются, неважно. Важно, что одна из этих картин стоит дорого, а вторая очень дорого!

      Изредка по служебной необходимости я летаю в Петербург, но дальше города Пушкина моя нога не ступала. Наверное, это плохо. Я, как и другие граждане нашего государства, должен иметь свободу передвижения, которая гарантирована мне Конституцией.

      Однако не тут-то было! Наша работа накладывает на нас не только характерный отпечаток поведения, но и ограничивает наши права и свободы. На военном языке это звучит, как «… стойко переносить все тяготы и лишения службы». Я не скулю и не плачу: можно прожить жизнь и без золотых песков Болгарии и лазурного прибоя Сент-Тропе. Лично я так и живу: одиннадцать месяцев в году работаю в самом центре Первопрестольной, а отпуск провожу в ведомственном санатории на Черноморском побережье.

      Поэтому я почти не удивился, когда в Берлин, без меня, как всегда – тихо и незаметно для окружающих, по соглашению с нашими немецкими коллегами, улетела группа сотрудников Центрального аппарата. В нашей организации не принято задавать лишних вопросов, но в этот раз я не удержался и спросил Баринова, с какой стати группа лучших оперативников