Этот новый магистр просто невыносим! Считает меня избалованным созданием, беспечным и остро нуждающимся в его личном присмотре. Но мне опека нудного тролля совсем ни к чему. Меня ждут тайны и интриги Санкт-Петербургской академии магии.Еще шмырлов пора размножать, тигрице отвисшие уши в форму возвращать… Словом, некогда мне с новеньким нянчиться! Выживет магистр среди наших питомцев и учеников – хорошо. А нет – так под Монстроглазом прикопаем.А то, что лондонский тролль постоянно под ногами путается и отлипать не желает… Так не иначе, как магия какая-то. Дикая, первобытная… и явно просроченная.
В своей книге петербургский писатель Андрей Островский (1926—2001) рассказывает о противоборстве военной контрразведки с немецкими диверсантами в дни Блокады и борьбе милиции с преступностью в послевоенном Ленинграде. В повести «Напряжение», зимой 1941 г., в блокадном городе сотрудники особого отдела расследуют самоубийство военинженера 3-го ранга Евгения Лукинского, трудившегося на оборонном заводе. Рядом с телом убитого найдена немецкая ракетница и гильзы. Следователи предполагают, что самоубийца с помощью ракетницы наводил самолеты противника во время бомбардировок. Один из следователей – капитан-лейтенант Особого отдела Всеволод Бенедиктов был знаком с Лукинским. Во время обыска Бенедиктов находит дневник самоубийцы, после знакомства с которым, начинает сомневаться в добровольном уходе из жизни Лукинского. Распутывая преступление Бенедиктов выходит на след группы немецких агентов, устранивших талантливого инженера. Пока следователь ищет врагов в блокадном городе, умирает его жена, но ничто не может остановить Бенедиктова, и вся группа вражеских агентов была задержана. Название повести прекрасно соответствует ее содержанию, до последней страницы автор держит нас в напряжении и неведении о дальнейшем развитии сюжета. В повести «Ночь не скроет» ленинградские оперативники расследуют загадочное убийство гражданина Красильникова в саду «9-го января». В этой повести есть любовь и ревность, цирк и пистолет чешского производства. Почти год понадобился сыщикам, чтобы найти убийц и выявить цепочку спекулянтов в послевоенном Ленинграде. Повесть «Звонкий месяц апрель» завершает сборник. В ней автор показывает будни ленинградской милиции в послевоенное время.
Он не помнит меня, зато я очень хорошо его помню. Этот человек отнял у меня все. И ради мести я готова на многое, даже лечь с ним в постель, притворившись влюбленной дурочкой. Но с первой нашей встречи все идет не так. Он слишком проницателен и циничен, чтобы вестись на мои уловки, а я слишком сильно его ненавижу, чтобы безупречно играть свою роль. Как результат – из ловца я быстро превращаюсь в жертву и так нелепо гибну, угодив в свою же западню. Используется нецензурная брань.
Рассказы Косты Левановича Хетагурова осетинского поэта, драматурга, публициста, живописца. Основоположника осетинской литературы.
– Как вы оба меня достали! Я не собираюсь больше это терпеть! – кричу я смотря на то, как они стирают с лиц кровь после драки. – Вы же друзья! – Так не разрушай дружбу! Выбери одного из нас! – Я сделаю лучше! Я уйду сама, – решаю, делаю шаг в сторону, но меня зажимает с двух сторон. Два огромных мускулистых тела. – Да кто же тебя отпустит. В книге присутствует нецензурная брань!
«…Уж темна ночь на небеса всходила, Уж в городах утих вседневный шум, Луна в окно Монаха осветила. В молитвенник весь устремивший ум, Панкратий наш Николы пред иконой Со вздохами земные клал поклоны…»
«Лежит солдат Федор Лушников в выздоравливающей палате псковского военного госпиталя, штукатурку на стене колупает, думку свою думает. Ранение у него плевое: пуля на излете зад ему с краю прошила, – курица и та выживет. Подлатали ему шкурку аккуратно, через пять дней на выписку, этапным порядком в свою часть, окопный кисель месить. Гром победы раздавайся, Федор Лушников держись…»
«Нам рассказывали много страшных вещей о жизни в Совдепии. Все они имели тот смысл, который хорошо определяется выражением: „Жизнь часто бывает неправдоподобнее вымысла“…»
«Этот отрывистый, повелительный возглас был первым воспоминанием mademoiselle Норы из ее темного, однообразного, бродячего детства. Это слово раньше всех других слов выговорил ее слабый, младенческий язычок, и всегда, даже в сновидениях, вслед за этим криком вставали в памяти Норы: холод нетопленной арены цирка, запах конюшни, тяжелый галоп лошади, сухое щелканье длинного бича и жгучая боль удара, внезапно заглушающая минутное колебание страха…»