Русская классика
Различные книги в жанре Русская классикаПреступление и наказание. Санкт-Петербург Раскольникова. Коллекционное иллюстрированное издание
«Преступление и наказание» – одно из самых значительных произведений в истории мировой литературы. Роман Федора Михайловича Достоевского ставит перед читателем важнейшие нравственно-мировоззренческие вопросы – о вере, совести, грехе и об искуплении через страдание. Задуманный как «психологический отчет одного преступления», роман Достоевского предстал перед читателем грандиозным художественно-философским исследованием человеческой природы, христианской трагедией о смерти и воскресении души. В новом коллекционном издании раскрыта религиозная, социальная и философская символика бессмертного произведения. Рассказано о биографии Федора Михайловича, об истории создания всемирного шедевра. Даны достоверные шокирующие факты из сыскных дел дореволюционной России. Интереснейшие события созданного Достоевским философского полифонического романа здесь переплетены с реальной жизнью людей и перенесены на улицы красивейшего города планеты. В книге собраны редкие виды Санкт-Петербурга, сделанные в самом начале появления фотографии в России, во второй половине XIX века. Не менее интересны и документальные свидетельства того времени.
Удод
«Над университетским ботаническим садом прошумел мгновенный, крупный, теплый, весенний дождь. Червонное зарево заката сквозь гущу ветвей бросало на свежие газоны пурпурные, фиолетовые и лимонные пятна, которые двигались, качались и трепетали. Цветущие паникадила розовых каштанов разливали свой прекрасный, почти человеческий, но греховный запах, от которого у женщин раздуваются и вздрагивают ноздри…»
Газават
Персонажи повести Л. Чарской «Газават» – молодой русский офицер, его друг – сын вождя восставших горцев, привязавшийся к России и полюбивший русских, юная страдалица, попавшая в плен к горцам, свирепый и жестокий воин-мюрид, добрая сострадательная чеченка и многие другие – это большей частью лица исторические. Все они группируются вокруг знаменитого вождя кавказских мюридов Шамиля – предводителя в многолетней борьбе горцев за веру и свободу.
Семейство Богачевых
«Прадед Семена Родионовича, Кирилл Дементьев Богачев в конце XVII века числился в разряде „тульских казенных кузнецов и ствольных заворщиков“; иными словами: был житель Тулы и принадлежал к податному сословию, между тем как предки его в первой половине XVII века числились в разряде бояр и детей боярских. Каким образом утратилось потом дворянское достоинство Богачевых, неизвестно; но, как бы то ни было, Семен Родионыч и его родной брат Иван принадлежали к податному сословию и в половине прошлого столетия значились „железных водяных заводов содержателями“. В это время братья Богачевы имели в Туле несколько фабрик: молотовую, гвоздевую, катальную и др., на которых и работало до полутораста человек, частью вольнонаемных, а частью купленных Богачевыми на чужое имя…»
Великий размах
«Появились на русских ипподромах наездники-американцы. Высокая марка! Они нашим отечественным русопетам сначала могли пятьдесят очков вперед давать. Заметьте, нарочно упираю на слове „сначала“. Американцы, зорко приглядевшись к русскому рысаку и русскому наезднику, высказали о них хотя и суровое, но все-таки очень лестное мнение…»
Темнеющий берег
Статья написана по поводу циркуляра министра народного просвещения Делянова от 18 июня 1887 года, в котором предписывалось не принимать в гимназии «детей кучеров, прачек, мелких лавочников и т. п.»; циркуляр этот, получивший в обществе название «циркуляра о кухаркиных детях», явился одним из звеньев политики царского правительства, направленной на ограждение гимназий от детей «низших сословий».
История одного убийства
«За окнами караульного помещения бушевал резкий, порывистый ветер, потрясая крышу ветхого здания и нагоняя скучную, зевотную тоску. В самой караулке, у деревянного крашеного стола, кроме разводящего, сидели еще двое: рядовой Банников и ефрейтор Цапля. Разводящий, младший унтер-офицер, сумрачный, всегда печальный человек, лениво перелистывал устав строевой службы, время от времени кусая краюху ржаного хлеба, лежавшую на столе. Ему смертельно хотелось спать, но он пересиливал себя и притворялся погруженным в изучение воинской премудрости. К тому же минут через двадцать надо было вести смену. А кроме этого, он не решался вздремнуть из боязни караульного офицера, который каждую минуту мог заглянуть на пост и сделать ему, разводящему, строгий выговор, а то и посадить под арест…»
Allez!
«Этот отрывистый, повелительный возглас был первым воспоминанием mademoiselle Норы из ее темного, однообразного, бродячего детства. Это слово раньше всех других слов выговорил ее слабый, младенческий язычок, и всегда, даже в сновидениях, вслед за этим криком вставали в памяти Норы: холод нетопленной арены цирка, запах конюшни, тяжелый галоп лошади, сухое щелканье длинного бича и жгучая боль удара, внезапно заглушающая минутное колебание страха…»
У Троице-Сергия
«Москва, как и Париж, любит сокращать наименования местностей. Ходынское поле у нее – Ходынка; Пресненская часть – Пресня, Трубная площадь – просто Труба. Также коренной москвич никогда не говорит „Поеду в Троице-Сергиевскую лавру“, а скажет коротко: „Поеду к Троице-Сергию“. А ездит он поклониться преподобному Сергию никак не менее раза в год; обыкновенно раза три, четыре и больше. Многие же, по данному обету, отправляются в лавру по способу пешего хождения, благо она недалече от Москвы, около шестидесяти верст; это – рукой подать. Идут в день верст по пятнадцати – двадцати. Ночуют у крестьян, которые с этого живут: у них всегда наготове и сенники, и самовары, и водочка, и курочка, и яички, и густые щи…»
Могучий
«Николай Васильевич с детства жил около лошадей. У отца его, отставного ротмистра, был свой завод в Курской губернии. Не очень большой, но заботливо поставленный. Расширить дело старик Телегин не мог. Богаты Телегины были только древними дворянскими предками; да, может быть, и не хватало энергии в возрасте преклонном…»