«Я позвонил три раза, коммуналка есть коммуналка, но открыла мне соседка Володи: разговаривала в коридоре по телефону и потянулась до защелки одного замка, другого, сняла цепочку, а сама все радостно верещала в трубку: молодая, рыхлая, теплая со сна, в коротенькой рубашке с глубоким вырезом, поверх которой небрежно наброшен халат. Я поздоровался, мы обменялись улыбками: меня соседи любили, ко мне все соседи относятся хорошо, своих же, слава богу, нет. Я пнул дверь Володиной комнаты…»
«Я катил его, упираясь плечом, руками, подталкивая спиной, содранная кожа повисла как лохмотья, руки в ссадинах, едкий пот выедает глаза. И вдруг я услышал голос: – Сизиф! Наискось по склону поднималась молодая женщина. Кувшин на голове, красивая рука изогнута как лук, в другой руке маленькая корзинка. Женщина улыбалась мне губами, а еще зовущее – глазами, ее смуглое тело просвечивало сквозь легкую тунику…»
«– Лена, а вы знаете, кто больше всего страдает сердечно-сосудистыми заболеваниями? Кто чаще всего скопытивается от инфаркта? – Нет, – ответила она. – Мы, санитарные врачи. Елена, элегантно откинувшись на спинку сиденья, с любопытством посматривала на Шушмакова. Суровый, насупленный, с желтым, нездоровым лицом, особенно неподвижным на фоне проскальзывающего за стеклом пейзажа, он смотрел прямо перед собой, большие кисти рук застыли на баранке автомашины, чуть-чуть двигаясь из стороны в сторону, и загородное шоссе неслось навстречу с огромной скоростью…»
«Перелом произошел как-то сразу. На столе лежали почти готовые к сдаче три повести, два десятка невычитанных рассказов, со стола не исчезал роман – уже готова первая треть. Лампов готовился отдать все вместе, приближался первый юбилей – пятидесятилетие. В редакциях отнесутся благосклоннее, хотя вещи Лампова и так обычно проскальзывают в печать как намыленные, но юбилей надо выделять хотя бы количеством… но тут Лампов неожиданно для себя поднялся на следующую ступеньку в творчестве…»
В глухой уссурийской тайге геологи наталкиваются на странную деревушку. А живут в ней не аборигены Дальнего Востока и даже не русские старообрядцы, а загадочные люди, поклоняющиеся древним богам и хранящие память о событиях многовековой давности…
«– Любимая, – шептал он в смертельной тоске. – Любимая… Слезы застилали глаза. Стало трудно дышать, он прижался лицом к холодному мраморному пьедесталу. Галатея стояла над ним прекрасная, холодная, недоступная. Его сотрясало отчаяние. Он вскинул голову, жадно всматривался в сказочно совершенное лицо, отказываясь верить, что эту красоту создал именно он, именно он сумел взлет души и тоску по недосягаемому воплотить в этот камень!..»
«Бывают люди, один вид которых вызывает неприязнь, хотя и трудно иной раз объяснить, чем это вызвано. Однако в арктических экспедициях добрые отношения просто необходимы. Мало ли в Заполярье побывало совершенно беспомощных горе-геологов, которым буквально приходилось нос утирать? И ничего. Утирали. Даже умилялись их беспомощности…»
«Он вздрогнул. Сузились размеры комнаты. Квартира неузнаваемо изменилась. Исчезла старинная мебель, исчезли ковры. Повеяло холодом, неуютом. Он находился в малогабаритной комнате. Открытая дверь вела в крохотную прихожую. Из совмещенного санузла доносился частый стук капель. Окна были тусклые, по одному из стекол наискось тянулась грязная лента лейкопластыря, стягивая трещину…»
Вадима мучают непонятные сны – его генетическую память тяготит неизвестный комплекс… Перепробовав все способы лечения, врачи, наконец, решаются отправить его в путешествие во времени, надеясь, что это поможет пациенту обрести душевный покой.