«Лес шумел… В этом лесу всегда стоял шум – ровный, протяжный, как отголосок дальнего звона, спокойный и смутный, как тихая песня без слов, как неясное воспоминание о прошедшем. В нем всегда стоял шум, потому что это был старый, дремучий бор, которого не касались еще пила и топор лесного барышника. Высокие столетние сосны с красными могучими стволами стояли хмурою ратью, плотно сомкнувшись вверху зелеными вершинами. Внизу было тихо, пахло смолой; сквозь полог сосновых игол, которыми была усыпана почва, пробились яркие папоротники, пышно раскинувшиеся причудливою бахромой и стоявшие недвижимо, не шелохнув листом. В сырых уголках тянулись высокими стеблями зеленые травы; белая кашка склонялась отяжелевшими головками, как будто в тихой истоме. А вверху без конца и перерыва тянул лесной шум, точно смутные вздохи старого бора…»
«Продолжительный пароходный свисток. Я просыпаюсь. За тонкою стенкой парохода вода, кинутая колесом на обратном ходу, плещет, стучит и рокочет. Свисток стонет сквозь этот шум будто издалека, жалобно, протяжно и грустно. Да, я еду смотреть затмение в Юрьевец. Пароход должен был прийти туда в два с половиной часа ночи. Я только недавно заснул, и теперь уж надо вставать. Приходится ждать несколько часов где-нибудь на пустой улице, так как в Юрьевце гостиниц нет…»
«Это было месяц и два дня спустя после того, как, при громких криках афинского народа, судьи постановили смертный приговор философу Сократу за то, что он разрушал веру в богов. Он был для Афин то же, что овод для коня…»
«Да, что такое в самом деле талант? И может ли глупец быть талантливым человеком? Несомненно, может. Талант, по чьему-то (может быть, и моему собственному) выражению, часто похож на драгоценный груз, который судьба возложила на спину осла…»
«Каждый возраст обладает своим собственным ароматом, который носится кругом, насыщает и переполняет для нас весь мир. В настоящем мы его обыкновенно не замечаем, именно потому, что он составляет постоянную атмосферу нашей души. Но стоит настоящему отодвинуться в прошлое, стоит нам войти в другую полосу жизни, и в памяти отлетевший жизненный колорит выступает так ощутительно, что мы удивляемся, как это мы не замечали тогда этой особенной атмосферы, не наслаждались ею в свое время сознательно и полно. А потом и новая полоса станет прошлым, и окажется, что в ней тоже было свое очарование…»
«Кому не известно, что Сибирь – страна совершенно особенная. В ней зауряд, ежедневно и ежечасно совершаются самые удивительные вещи, и так как они совершаются именно ежедневно и ежечасно, то теряют даже свою „удивительность“. Кого может удивлять то, что вошло в обычный обиход и попадается на глаза на каждом шагу. Таким образом, самые понятия о нормальном и выходящем из ряду вон – об удивительном и никого не удивляющем – получают совершенно своеобразный условный смысл…»
Oxucuda qeyri-adi təəssüratlar yaradan bu əsər gözləri anadangəlmə görməyən qəhrəmanın timsalında insan iradəsinin nəyə qadir olduğunu göstərir.
Как был устроен быт в тюрьме, где содержались осужденные на смерть и пожизненно осужденные? Кого приговаривали к казни? Что чувствовал человек, которому вынесли этот страшный приговор? Обо всем этом, а также о случаях беспрецедентной жестокости в тюрьмах, несправедливых судебных процессах и абсурдности военного правосудия в России конца XIX века рассказывает автор этой книги. Владимир Галактионович Короленко – русский классик, автор знаменитого романа «В дурном обществе» стал известен как журналист, безжалостно обличающий все язвы современного ему общества XIX века.
Как был устроен быт в тюрьме, где содержались осужденные на смерть и пожизненно осужденные? Кого приговаривали к казни? Что чувствовал человек, которому вынесли этот страшный приговор? Обо всем этом, а также о случаях беспрецедентной жестокости в тюрьмах, несправедливых судебных процессах и абсурдности военного правосудия в России конца XIX века рассказывает автор этой книги. Владимир Галактионович Короленко – русский классик, автор знаменитого романа «В дурном обществе», стал известен как журналист, безжалостно обличающий все язвы современного ему общества XIX века.
«Кому не известно, что Сибирь – страна совершенно особенная. В ней зауряд, ежедневно и ежечасно совершаются самые удивительные вещи, и так как они совершаются именно ежедневно и ежечасно, то теряют даже свою „удивительность“. Кого может удивлять то, что вошло в обычный обиход и попадается на глаза на каждом шагу. Таким образом, самые понятия о нормальном и выходящем из ряду вон – об удивительном и никого не удивляющем – получают совершенно своеобразный условный смысл…»