Город Санкт-Петербург, 2037 год. Мегаполис будущего парил над водами Невы на антигравитационных платформах, но его душа оставалась прежней – призрачной, туманной, полной тайн. Голографические проекции исторических зданий накладывались на современную архитектуру, создавая эффект временного палимпсеста, где прошлое просвечивало сквозь настоящее, как акварель сквозь кальку.
Все четыре версии меня осознают друг друга. Мысли перетекают между потоками, создавая странную симфонию сознания. В лаборатории я понимаю, что надо остановить эксперимент. В коридоре – что уже поздно. Дома – что это неизбежно. В чужом городе – что это никогда не случалось. И все эти понимания одновременно истинны.
Я смотрю на свои руки – они движутся словно в замедленной съёмке, каждый жест оставляет за собой размытый след в воздухе. Реальность расслаивается на временные пласты, и я вижу, как пациент одновременно входит в кабинет и выходит из него, как он садится в кресло и встаёт с него, как его слова возвращаются обратно в горло.
Но через три дня (или это было вчера?) началось необъяснимое. Вершинин обнаружил, что его утренний кофе остывал ещё до того, как он наливал его в чашку. Записи в лабораторном журнале появлялись до того, как он успевал их сделать. А однажды он поймал себя на том, что отвечает на вопрос коллеги, который тот ещё не успел задать.
Анна откинулась в кресле, массируя виски. Перед глазами плыли графики и диаграммы, показывающие экспоненциальный рост темпоральных искажений. Математические модели предсказывали, что через семьдесят два часа аномалия достигнет критической массы, и тогда…
Все, что я могла сказать – это фрагменты, отдельные кусочки мозаики, словно разрозненные нити в большом полотне моей жизни. В каждой из них я бы рассказывала о том, как трудно было заметить свет в самых темных временах, как сложно было хранить веру, когда все казалось бесперспективным. Я бы описала ночи, когда звезды на небе казались такими далекими, и мечты, которые начинали казаться призраками, тающими на рассвете.
Умирающий старец – последний хранитель знания о царе Адаси – шептал накануне своей смерти, и каждое его слово врезалось в память Нинурта-шуми острее клинописного резца. Его руки не слушались, но воля была железной. Он должен был записать эту историю.
Они хотят опубликовать мой научно-фантастический роман «Северное сияние»! Я был на седьмом небе от счастья ровно семь минут – пока не дочитал письмо до конца. Забавно, как точно можно измерить продолжительность счастья. Семь минут. Четыреста двадцать секунд абсолютной эйфории. А потом я дошёл до параграфа, набранного мелким шрифтом.
Теперь, глядя на три имени на пожелтевшей бумаге, Алексей чувствовал, как отдельные ниточки начинают сплетаться в узор. Странный разговор с Натальей неделю назад – её нервозность, её намёки, её страх. И теперь это объявление, словно послание из прошлого:
"Знаешь, почему я люблю музыкальные загадки?" – он размешивал сахар в кофе, создавая своеобразный ритм ложечкой о чашку. Звук был чистым, мелодичным – китайский фарфор, который Тамара заказывала специально для него, любимого клиента и по совместительству того, кто постоянно ввязывал её в неприятности. «Потому что в них всегда есть ритм!»