Роман «Чувство моря» – это прежде всего история о надежде. О море, которое исцеляет от грусти, боли, несчастной любви и страха смерти. Это история о непостижимой силе, что проявляется в нас и действует через нас, чтобы спасать ближних и самих себя. Это история о людях странных и немного чудаковатых, влюбленных и одиноких, которые однажды понимают, что выход к морю – это единственный и самый верный выход для них.
«Когда-то давно я была чемпионом двора в поедании сосулек наперегонки. А еще – заядлой исследовательницей глубины луж. И мастером в построении плотин на ручьях. Неудивительно, что я так часто болела ангинами. Для бабушки, прошедшей военный госпиталь, а после – многие годы проработавшей врачом в детском доме, каждая моя ангина становилась маленьким квалификационным экзаменом. Стоило серебристой ниточке градусника сверкнуть выше 37°C, в бабушке что-то заводилось, щелкало, вспыхивало. Она мгновенно превращалась в сурового и непреклонного врача. Доставала из тумбочки необъятную коробку с лекарствами, из которой струился запах горечи рассыпавшихся в пыль бабочек. И после этого капризничать было бессмысленно…»
«Фаина, как всегда, сразу все разглядела и поняла. Ведь ее отец был знаменитым ученым-орнитологом, славившимся в научных кругах своей наблюдательностью. Да и сама она с детства присматривалась к птицам и много чего знала о жизни и поведении ворон, голубей и синиц…»
«…Летом в череде радионовостей почти каждую неделю прорывалась тревожная – о новой жертве. Изнемогая в пробке, Аня делала звук громче, чтобы разузнать подробности. Эти убийства сразу ее насторожили, не позволили отгородиться привычным щитом безразличия, не утонули в водовороте других столичных неприятностей. Она знала, что жертв уже пять. Их находили в разных местах, раскиданных по карте города без какой-либо связи: на скамейке Чистопрудного бульвара, за столиком кафе на Ордынке, в вестибюле офиса малоизвестной компании, возле подъезда невзрачной девятиэтажки в Строгино. Все задушенные были высокие, в своем обильном и безудержном женском цветении. Все без исключения – с идеальным черным каре, будто они стриглись и красились у одного парикмахера…»
«…В то утро, перед обходом, независимо друг от друга пять рук, принадлежащих трем врачам, ординатору и медсестре, как бы нечаянно дергали алюминиевую ручку ящика Вадима Самойловича. И обнаружили там лишь потрепанную историю болезни, которую кое-кто успел наискось прочитать, но все равно ничего толком не понял…»
«…Перед вечеринкой, посвященной пятилетию конторы, он обнаружил на своем рабочем столе вполне заслуженный конверт с премией. И неожиданно – ветвистый белый коралл. Шершавый. Увесистый. Словно окаменевший фрукт. У коралла был отломан один рожок, наверное, пловец-собиратель нечаянно отломил его и потерял где-нибудь на глубине. По дороге домой после шумной вечеринки его внимание привлекла витрина рыболовного магазина, в которой лежали огромные засушенные головы рыб с разинутыми зубастыми ртами. Он прижался лбом к холодному стеклу, заглянул внутрь…»
«…Поговаривают, будто каждый хоть раз попадает туда. Не избежали этой участи и они, в сущности еще не повзрослевшие дети. Марина, тоненькая блондинка в бежевой майке, в джинсовой мини, в бордовых босоножках на невесомой пробковой платформе. И ее возлюбленный, девятнадцатилетний иранец Реза. Они неслись к Черному городу на закате в обшарпанном «Мерседесе», который по мере захода солнца становился синим, потом цвета темной озерной воды, потом черным, как глаза мусульманок, сверкающие в окружающий мир через щелочку хитжаба, а потом угольно-черным, как хлопья туши на их ресницах…»
«…Сдавшись, Лиза медленно спускается по лестнице, чувствуя в груди неприятную, незнакомую тяжесть. То ли предчувствие, то ли просто устала. На втором этаже встречает растерянного Васю. Стоит перед ним, задумчиво покачиваясь на ступеньках. Его глаза тревожные и как-то странно блестят. У него несчастный, виноватый и взволнованный вид. На всякий случай она все же целует его в щеку…»
«…Давным-давно, в детстве, летние полудни казались густыми, как яблочное повидло, минуты тянулись так вязко и неповоротливо, что иногда их хотелось расшевелить и как следует подогнать. В распаренном, напоенном солнцем воздухе мерцали капустницы, мелькали пчелы. И старый, цвета яблоневой листвы деревенский дом был окутан гулом сотен прозрачных крылышек-пропеллеров, стрекотом, жужжанием, жаром. Где-то за рекой, на пригорке соснового леса, поспевала земляника. Вокруг террасы часто мелькала шоколадница цвета старинных икон, и бабушка объясняла, что это их снова прилетела проведать дедова душа…»
«…Опустив вязанье на колени, старушки поправляли под подбородками платочки и вслух между собой раздумывали: потеряет Танечка голову, распустит все по ветру или вовремя спохватится, будет благоразумной. Некоторые, вроде одной злобной яги с клюкой, поджимали губы, вспоминая свою молодость и ветерок, который однажды превратился в вихрь, все унес, все разрушил. Им вроде бы хотелось для Танечки счастья, но было горько за свою сложившуюся по-обычному жизнь. Поэтому такие старухи были уверены, что и у «артистки» выйдет как всегда, как у всех. Но они тоже продолжали внимательно следить за ней…»