"Есть преступление хуже, чем сжигать книги. Например – не читать их…" "Журналы превратились в разновидность ванильного сиропа. Книги – в подслащенные помои…" "Человек не терпит того, что выходит за рамки обычного…" "Человек в наше время – как бумажная салфетка, в нее сморкаются, комкают, выбрасывают, берут новую, сморкаются, комкают, бросают…" "Когда-то книгу читали лишь немногие – тут, там в разных местах. Поэтому и книги могли быть разными. Мир был просторен. Но, когда в мире стало тесно от глаз, локтей, ртов, когда население удвоилось, утроилось, учетверилось, содержание фильмов, радиопередач, журналов, книг снизилось до известного стандарта. Этакая универсальная жвачка…" В 1967 году роман стал жертвой цензуры. Более семидесяти фраз были изменены, два фрагмента были переписаны целиком. И только с 1980 года стала выходить полная версия книги.
Рассказы Рея Бредбери, объединенные в сборник «Марсианские хроники»,были написаны в разное время, но все вместе впервые увидели свет в 1950 году. Со дня выхода в свет новелл миновало ровно полвека, но книга эта и сегодня поражает своей актуальностью. Сборник рассказывает о сопротивлении марсианских аборигенов землянам-колонистам, прилетевшим со своей опустошенной планеты. Январь 1999. Ракетное лето Февраль 1999. Илла Август 1999. Летняя ночь Август 1999. Земляне Март 2000. Налогоплательщик Апрель 2000. Третья экспедиция Июнь 2001. И по-прежнему лучами серебрит простор луна… Август 2001. Поселенцы Декабрь 2001. Зеленое утро Февраль 2002. Саранча Август 2002. Ночная встреча Октябрь 2002. Берег Февраль 2003. Интермедия Апрель 2003. Музыканты Июнь 2003. …Высоко в небеса 2004–2005. Новые имена Апрель 2005. Эшер II Август 2005. Старые люди Сентябрь 2005. Марсианин Ноябрь 2005. «Дорожные товары» Ноябрь 2005. Мертвый сезон Ноябрь 2005. Наблюдатели Декабрь 2005. Безмолвные города Апрель 2026. Долгие годы Август 2026. Будет ласковый дождь Октябрь 2026. Каникулы на Марсе
Хотите встретиться с детством? В ощущениях лета перемешаны облака и травы, открытия и разочарования, построение Машины Счастья, страхи, населяющие овраг, рассказы старого полковника о войне и расставание с бабушкой… Кажется, Рэю Бредбери удалось подметить то, что случалось и с вами. Голос чтеца проведёт Вас по лесным тропинкам, познакомит с жителями маленького городка, расскажет их истории, весёлые и печальные, а потом прокатит на последнем трамвае по маршруту, имя которому – Детство.
«Хью Фортнем проснулся и, лежа с закрытыми глазами, с наслаждением прислушивался к утренним субботним шумам. Внизу шкварчал бекон на сковородке; это Синтия будит его не криком, а милым ароматом из кухни. По ту сторону холла Том взаправду принимал душ…»
Каждая новая книга Брэдбери, великого мастера, классика американской литературы, – величайшее событие, тем более если речь идет о произведениях, до сих пор не издававшихся на русском языке. Человеколюбие, пылкая фантазия, своеобразие стиля, тематическая разноплановость – все, за что мы любим Брэдбери, можно найти в этом сборнике. С первых шагов он был универсальнее и глубже тех жанровых границ, куда его загоняли. Певец детства, романтик-гуманист, борец за свободу, знаток традиции, создатель незабываемых сюжетов, Брэдбери с самого начала показал свою оригинальность и глубину. И ранние рассказы, собранные под этой обложкой, – яркое тому доказательство.
«– Странные они какие-то, – сказал я. – Ну, эта мексиканская парочка. – В каком смысле? – спросила жена. – У них всегда так тихо, – ответил я ей. – Прислушайся. Наш дом стоял в самой глубине жилого квартала; в свое время к нему сделали небольшую пристройку, и, купив дом, мы с женой сразу решили, что будем ее сдавать. Располагалась она прямо за одной из стен нашей гостиной. Теперь же, замерев возле этой стены, мы различали лишь стук собственных сердец…»
«Замысел зрел три дня и три ночи. Днем он носил его в уме, как зреющую грушу, а ночами выпускал повисеть в неподвижном воздухе, посеребренном звездами, свежеть и наливаться соками под сельской луной. В предрассветной тиши он все ходил и ходил вокруг плода своего воображения. На четвертое утро он дотянулся до него незримой рукой, сорвал и поглотил без остатка. Он поспешно встал и сжег все свои старые письма, уложил кое-какую одежду в чемоданчик и облачился в вечерний костюм и галстук с отливом воронова крыла, словно в траур. Спиной он учуял присутствие жены в дверном проеме, наблюдающей за его пьеской глазами критика, который мог в любой миг вскочить на сцену и прекратить спектакль. Проходя мимо нее, он пробормотал: – Извини…»
«Человек ввалился в заведение Хибера Финна и застыл в открытых дверях, осоловело глядя перед собой. Весь в крови, он с трудом держался на ногах и стонал так, что у собравшихся по спине побежали мурашки. Некоторое время слышалось только, как лопаются пузырьки пены в кружках; все лица были обращены к незнакомцу – чьи-то бледные, чьи-то румяные, чьи-то в паутине вздувшихся красных прожилок. На каждом лице дрогнуло веко. Мужчина стоял, шатаясь, – глаза широко раскрыты, губы дрожат…»
«Так вы хотите знать все «почему» и «с чего бы это» ирландцев? Спрашиваете, что делает их такими? Ну тогда слушайте. Я знал, собственно, лишь одного, зато мы встречались сто сорок четыре ночи подряд. Давайте поближе: всмотритесь в этого человека и, может быть, увидите целый народ, выходящий из серой мороси, чтобы снова скрыться в тумане; берегись, идут! Глянь-ка, уже прошли! Ирландца звали Ник. Осенью 1953 года я сочинял в Дублине сценарий. Каждый божий день я садился в такси и проезжал тридцать миль, отделявшие реку Лиффи от серой усадьбы в георгианском стиле, где мой режиссер, он же продюсер, держал охотничью свору. Осень, зиму и начало весны я писал по восемь страниц в день, вечерами мы их обсуждали, а ближе к полуночи, готовый вернуться в отель «Ройял Иберниен», я будил килкокскую телефонистку и просил соединить с самым теплым (хоть и неотапливаемым) местом в поселке…»
«Посылку принесли с вечерней почтой. Эндрю Лемон встряхнул ее, желая узнать, что внутри. Содержимое зашуршало, словно большущий мохнатый тарантул. Он не сразу набрался смелости сорвать дрожащими пальцами обертку и снять крышку с белой картонной коробки. Вот оно – шелестит на белоснежном ложе из папиросной бумаги, обезличенное, подобно часовым пружинам для набивки старого дивана вместо конского волоса. Эндрю Лемон крякнул от удовольствия…»