«…Осторожно, боясь потревожить, отец Алексей ступил на дощатый помост. Кроме льющейся песни, вокруг не было слышно ни звука: молчал застывший лес, безмолвствовали птицы, беззвучно стлалось над водой марево тумана. И рассвет, будто желая лучше слышать, ширился, разметывая по небу невесомые розовые крылья… Песня смолкла. Еще несколько мгновений плыли над водой последние звуки. А когда стихли и они, мир шевельнулся. Ветерок качнул прибрежную траву, пробежала рябь по воде, пискнула в кустах зарянка. Отмер и заслушавшийся отец Алексей. – Как вы поете!.. – выдохнул он. Девушка резко обернулась. Обрывки тумана вспугнутыми птицами метнулись прочь, открывая нежное лицо, лебединый изгиб шеи, тяжелые полукружия налитых грудей. «Да она же… нагая!» Ладони отца Алексея вмиг покрылись потом, схваченный воздух колом встал в горле, а он, застигнутый врасплох, понял, что стремительно краснеет…»
«Светский прием, улыбки и мишура, запахи невиданных блюд, шум разговоров, круговорот бокалов и радостных лиц. Разряженные леди, кавалеры, будто кони, бьющие копытом. И я – серое невзрачное пятно, скользящее по залу… Вежливо улыбаюсь, отвечаю на приветствия и вопросы. Иногда к месту, а иногда – невпопад. И гадаю: «Кто?» Может, эта блондинка, изображающая фею? Длинная и нескладная, как каланча. Или эта кнопка, боящаяся запнуться о длинный кринолин? Или глупо хихикающая брюнетка в костюме селянки? Блеск зеркал, тени вышколенных официантов, напудренные парики, шелест шелка, запах плавящегося воска… И разлитая кругом магия. Она везде. В птицах, порхающих среди танцующих. В ароматах цветов, распускающихся посреди зала. В ярких брызгах взлетающих фейерверков…»
«– Ну? И когда ты мне расскажешь? – Агнешка сидела на перилах, отделяющих пешеходную дорожку от буйной зелени дворцового сада, и лениво качала ногой. Солнце золотило ее светлые волосы, и казалось, что его лучи запутались в них, как в мягком шелке. – О чем? – Марек, навалившись на эти же самые перила, стоял рядом и смотрел как будто бы небрежно и лениво, а на самом деле с удовольствием. В легком сарафане, в сандаликах, одетых на босу ногу, с едва заметной россыпью веснушек на лице Агнешка была сейчас вся такая летняя…»
«…Ох уж эти зомби! Житья от них нет никакого! Я, конечно, знал, что они время от времени в дома забираются, но чтобы в мой пробрались – такого еще не было. Потому и удивился очень. Подошел к своей избушке и вдруг – как обухом по голове – чую, зомби там! Руку даю на отсечение, внутри он. Затаился и выжидает…»
«…Лис кивнул и пошёл вокруг, осматривая технику. Надо же какая махина! Каждый раз сложный механизм приводил парня в восхищение. Детали прилегали одна к другой так плотно и точно, что можно только было диву даваться, как люди смогли придумать и соединить всё это вместе. Комбайн казался Лису живым существом, приболевшим какими-то своими странными болячками. И задача его, Лиса, найти эти болячки и излечить. И Лис оглаживал, успокаивал машину, будто живое существо, шептал ей ласковые слова, искал больное место. Парень осмотрел стояк, проверил работу желваков, накрутки, вертела, а Михей всё ещё почему-то топтался рядом. – Что? – в конце концов, не выдержал Лис. Лечение капризного механизма требовало сосредоточенности, а дядька Михей своими вздохами отвлекал и мешал поймать поломку…»