Сказания Земноморья. Урсула Ле Гуин

подумала, – сказала она наконец, поправляя тарелки на дубовом столе, – и решила: пора мне собираться назад, на ферму.

      Он ничего не ответил. Может быть, кивнул, но она не видела – сразу повернулась к нему спиной.

      Она вдруг почувствовала страшную усталость, ей хотелось спать; но он все сидел и сидел у камина, а темно было еще недостаточно, и не могла же она раздеваться прямо у него на глазах. Она даже рассердилась. И уже хотела попросить его выйти на минутку, когда он вдруг заговорил, сперва нерешительно покашляв:

      – А книги? Книги Огиона? Книга Рун и еще две. Их ты заберешь с собой?

      – Я?

      – Ты же была его последней ученицей.

      Она подошла и тоже присела у очага на трехногую табуретку Огиона.

      – Я немного училась руническому письму, но почти все уже позабыла, конечно. Огион учил меня и Языку Созидания, на котором говорят драконы. Кое-какие слова я помню. Но мало. Я не пошла по его стопам, не стала волшебницей. Я просто вышла замуж, ты ведь знаешь. Разве оставил бы Огион свои мудрые книги какой-то фермерше?

      Помолчав, Гед сказал равнодушно:

      – Кому же в таком случае он их оставил?

      – Тебе, разумеется.

      Он не ответил.

      – Ты был его настоящим учеником, его гордостью, его другом. Он никогда об этом не говорил, но книги эти, конечно же, оставлены для тебя.

      – Что же мне с ними делать?

      Она уставилась на него в сгущающихся сумерках. На другом конце комнаты в окошке слабо светилось закатное небо. Горечь, тревога, необъяснимая ярость, звучавшие в голосе Геда, рассердили ее.

      – Ты, Верховный Маг, спрашиваешь об этом меня? Зачем тебе делать из меня дуру, Гед?

      Он вдруг вскочил. Голос его дрожал, словно натянутая струна:

      – Но неужели ты… не видишь… что все кончено… ушло навсегда!

      Тенар сидела и напряженно пыталась разглядеть во тьме его лицо.

      – У меня нет больше никакой волшебной силы! Я отдал ее… истратил… всю, что была у меня. Чтобы закрыть… Так что… Так что с магией покончено, покончено.

      Она попыталась возразить, но не смогла.

      – Это как вылить воду из чашки, – сказал он, – выплеснуть ее в песок. На пересохшую землю. Я вынужден был это сделать. Мне нечем теперь напиться. Впрочем, что значит одна-единственная чашка воды в бескрайней пустыне? Разве сама пустыня исчезла?.. Послушай! Так когда-то звал меня некий голос оттуда, из-за стены: «Иди сюда, слушай, слушай!» И я пошел в эту мертвую пустыню – совсем еще молодым. И встретил там ее, и сам стал ею, вступил в брак с собственной смертью. Но это она дала мне жизнь. Воду, животворную воду. Я стал фонтаном живой воды, ручьем, быстрой рекой… Но там все ручьи пересыхают. И все, что у меня под конец осталось, – это одна-единственная чашка воды, и я непременно должен был вылить ее в песок, на дно пересохшей реки, на скалы, окутанные мглой. И живая вода ушла. И теперь все кончено. Дело сделано.

      Она достаточно много знала от Огиона и от самого Геда, чтобы сразу понять, о какой пустынной стране идет речь, и,