Гелен Аму. Тайга. Пионерлагерь. Книга первая. Ира Зима

Хочу отпустить все, что годами пропитывало мой личный бред, всю эту невыносимость ожидания, что я должна прикоснуться к этой своей боли и разрушить ее пониманием, что я должна всю себя на это потратить. Все это было важнее детства с его мечтами, и пусть это только отсрочка, но, возможно, она спасет меня, и я просто буду жить? Целых два месяца я буду жить… Чай с еловозеленой гравитацией внутри, пропитавшей все травы, что были в нем заварены, прогрел мою стеклянную замерзшую кровь до алого жизнеспособного состояния, рождавшееся тепло привлекло и покой в бурлящую пространством душу, я – крошечная точка в себе самой, я есть, и этого достаточно, я никуда не стремлюсь и ничего не достигаю.

      На поляну вернулись Валевский с Ванькой, и Алена откуда-то материализовалась, она села рядом с Ромкой на соседнем бревне, а Ванька, конечно, пристроился около меня. Поляна вообще снова ожила, со всех сторон к костру подходили жадные до печеной картошки, она была страшно горячая, и тут, и там уже раздавались мелкие ругательства обожженных. Свой уголек с белыми венами картофельного нутт юлчпнлсгра я бросила на траву остывать, неохота от жадности потом еще три дня не чувствовать вкуса ошпаренным «в тряпочку» языком, а Ванька все же обжегся, намазался весь углем, и теперь светился кипенно-белыми зубами, высовывая язык на сквозняк и ветер. Алена бедром к бедру с Валевским сидит на колченогом узком пне, заставляет его дуть на разломанные кашистые внутренности земляного плода, разложив газетку с картошкой на своих коленях. Столь немилая моему сердцу картина притягивала взгляд с паршивой очевидностью, ясно, я превращаюсь в мазохистку, стойко и неминуемо. Впрочем, всегда так с этим Валевским, встану где-нибудь в углу дискотекой шумящего зала, спрячусь в тени и смотрю, как девицы разных форм и форматов отрабатывают на нем все свои немыслимые потенциалы. Зачем я это делаю? Так иголкой ковыряют ранку с занозой, больно, но если вытащишь, пусть с кровью, получаешь облегчение, пусть болит, знаешь, что все заживет и скоро забудется. Хочу, наконец, выковырять этого Валевского из себя, пусть мне будет противно, и он выйдет с гноем, он смотрит на меня, прямо в меня, а эта отрава-Алена рядом с ним елозит, и я не отворачиваюсь как прежде. Вот еще, плевать мне, что он там себе думает! Егор словно стружку с меня снял, освободил от этой вездесущей ответственности – все сделать одной и самой, и освобожденная моя внутренняя страсть к этому «черному принцу» подошла к самому краю. Вот она я настоящая и ничего не могу с этим Валевским сделать, хоть умри! Потому что он прикреплен где-то там, со всем этим таежно-глобальным замесом, он там, где моя пуповина, но если вскрытая страсть как нагноение поднимет его наружу и выдавит, я буду свободна. И пусть я паду в списках его жертв, общественное мнение последнее, что беспокоит меня. Да оно вообще меня не беспокоит! Плевать! Мне надо, чтобы «общественное» мне «путь» не засоряло своим умением навалять непролазных куч там, где их и не было! И я смотрю. Алена со своей суетой и притираниями такая мелкая, пустая, не держится она совсем ни за что в этом мире, опасно быть такой размазанной по внешнему