Мельмот Скиталец. Чарлз Роберт Метьюрин

Где же рукопись с твоей исповедью?

      Я покраснел и замялся, показав им пять-шесть покрытых каракулями и перепачканных листов бумаги, которые должны были быть моей исповедью. Положение мое было нелепо. На эти писания могло уйти не больше одной десятой всей полученной мною бумаги.

      – Так это и есть твоя исповедь?

      – Да.

      – И ты еще смеешь говорить, что всю бумагу, которую тебе дали, ты употребил на это?

      Я молчал.

      – Негодяй! – вскричал настоятель, потеряв всякое терпение. – Сейчас же говори, на что ты потратил полученную тобой бумагу. Сейчас же признайся, что ты решил обратить написанное тобою против нашей обители.

      Слова эти вывели меня из себя. В этот миг я снова увидел, как из-под монашеской рясы выглядывает копыто дьявола.

      – Но как же вы можете подозревать меня в подобных действиях, если за вами нет никакой вины. В чем я мог обвинить вас? Что я мог написать худого, если мне не на что было жаловаться? Ваша собственная совесть должна ответить за меня на этот вопрос.

      Услыхав это, монахи снова собирались вмешаться в наш разговор. Но тут настоятель, сделав им знак молчать, начал задавать мне вопросы по существу дела, и весь вспыхнувший во мне гнев мгновенно остыл.

      – Значит, ты так и не хочешь сказать, что ты сделал с полученной тобою бумагой?

      Я молчал.

      – Послушание твое обязывает тебя сейчас же сказать всю правду.

      Он возвысил голос, и его возбуждение передалось мне.

      – У вас нет никакого права, отец мой, требовать от меня, чтобы я объяснял вам свои поступки.

      – Право тут ни при чем, я приказываю тебе ответить. Я требую, чтобы ты поклялся перед алтарем Господа нашего Иисуса Христа и перед образом Богоматери, что скажешь нам всю правду.

      – Вы не вправе требовать от меня такой клятвы. Я знаю монастырский устав – он гласит, что отвечать я обязан только духовнику.

      – Ты что же, утверждаешь, что право есть нечто отличное от власти? Скоро ты поймешь, что в этих стенах право и власть – одно и то же.

      – Я ничего не утверждаю, – может быть, между ними действительно нет разницы.

      – Так ты отказываешься сказать, куда ты дел эту бумагу, которую ты, разумеется, замарал своей низкопробной клеветой?

      – Да, отказываюсь.

      – И ты примешь на свою голову все последствия твоего упорства?

      – Да, приму.

      – Последствия этого лягут на его голову, – повторили четыре монаха все теми же неестественными голосами.

      Но в ту же минуту двое из них шепнули мне на ухо:

      – Отдай свои записи, и все будет в порядке. Вся обитель знает, что ты что-то писал.

      – Мне нечего вам отдавать, – ответил я, – даю вам честное слово монаха. У меня нет ни единого листка, кроме тех, что вы у меня забрали.

      Оба монаха, примирительно нашептывавшие мне свои советы, отошли от меня. Они посовещались шепотом с настоятелем.

      – Так ты не отдашь нам твои записи? – вскричал тот, метнув на меня ужасающий взгляд.

      – Мне