Мама и смысл жизни. Психотерапевтические истории. Ирвин Ялом

или ком-нибудь: любимом человеке или божественной сущности. Есть и пятые, которые находят смысл своей жизни в служении, в самоактуализации, в творчестве.

      «Чтобы не погибнуть от истины, – сказал Ницше, – у нас есть искусство». Поэтому золотым путем я считаю творчество, поэтому я превратил всю свою жизнь, весь опыт, все фантазии в преющую компостную кучу, на которой время от времени пытаюсь вырастить что-нибудь новое и прекрасное.

      Но мой сон говорит о другом. Он утверждает, что на самом деле я всю жизнь преследовал совершенно другую цель – заслужить одобрение покойной мамы.

      Этот сон как приговор: он слишком силен, чтобы его игнорировать, и слишком болезнен, чтобы о нем забыть. Но я знаю, что сны не такие уж неумолимые, они поддаются объяснению и изменению. Я вожусь со снами почти всю жизнь. Я умею их приручать, разбирать на части и собирать заново. Я знаю, как выжать из них секреты…

      И вот я опять роняю голову на подушку и уплываю, перематывая сон обратно к вагончику «Пещеры ужасов».

      Вагончик резко останавливается, меня прижимает к железной скобе. Еще миг, и он начинает двигаться назад, медленно проезжает меж хлопающих створок дверей и снова окунается в солнечный свет парка Глен Эко.

      – Мама, мама! – кричу я, размахивая руками. – Я молодец?

      Она меня слышит. Я вижу, как она проталкивается через толпу, распихивая людей направо и налево.

      – Игвин, что за вопрос, – говорит она, отцепляя скобу и вытаскивая меня из вагончика.

      Я смотрю на нее. На вид ей лет пятьдесят или шестьдесят, она, крепкая, коренастая, без видимого усилия несет большую, битком набитую хозяйственную сумку с вышивкой и деревянными ручками. Мама неказиста, но не знает этого и выступает, задрав подбородок, словно красавица. Вижу знакомые складки плоти на руке чуть выше локтя и чулки, скомканные и подвязанные чуть выше колен. Она влепляет мне крепкий мокрый поцелуй. Я симулирую взаимность.

      – Ты молодец! Большего и желать нельзя. Столько книг. Я тобой горжусь. Если б только твой папа это видел.

      – Мама, откуда ты знаешь, что я молодец? Откуда тебе знать? Ты же не можешь прочесть то, что я написал… ты плохо видишь…

      – Уж что я знаю, то знаю. Ты только погляди на эти книги.

      Она открывает свою хозяйственную сумку, достает две мои книги и нежно гладит их.

      – Большие книги. Красивые.

      Я смотрю, как она гладит их, и мне становится не по себе.

      – Важно, что внутри. Может, там одна чепуха.

      – Игвин, не говори narishkeit – глупостей. Прекрасные книги!

      – Мама, что ты их все время таскаешь с собой, даже в Глен Эко? Как будто святилище какое-то устроила. Ты же не думаешь, что…

      – Про тебя все знают. Весь мир. Моя парикмахерша говорит, ее дочка проходит твои книги в школе.

      – Парикмахерша? Ну, конечно, она – главная специалистка!

      – Все говорят. Я всем говорю. Почему бы нет?

      – Мама, тебе что, делать больше нечего? Почему бы тебе