Площадь Борьбы. Борис Минаев

лампу, попросил открыть пасть.

      Удалил ему тогда все зубы, какие мог, здоровых там оставалось едва ли половина, может быть треть, – не хотелось, чтобы он приходил еще. С обезболиванием, все как положено. Поставил лекарство. Дал даже горсть анальгина.

      – А коронки? – гордо спросил вдруг Сережа в конце. – А лечение?

      – Заработаешь – приходи… – спокойно ответил Ароныч. И пошел мыть руки.

      Вот с тех пор они друг друга и знали, хотя и делали вид, что не знают. Сережа через пару дней незаметно всунул ему во дворе все имевшиеся, видимо, у него в наличии деньги – трешку, два мятых грязных рубля и еще пару рублей мелочью. Треху взял, остальное вернул обратно.

      …Наконец дружок Вася вернулся еще с двумя синяками.

      – Точно десятка на всех? – подозрительно спросил один.

      – Да. Но нам пятый нужен, друзья… – спокойно ответил Ароныч. – А то не донесете.

      – Пятого у нас нет… – сказал кашлюн Сережа и подмигнул ему. – Сам вставай. Не переломишься.

      Заняла вся эта история, наверное, около часа. Ароныч, конечно, просто проклял тот день, когда все это придумал и заказал плиту у Виктора Ивановича. Если грузчики на Востряковском были ребята тренированные, мускулистые, спокойные, то эти доходяги на пятый этаж волокли скорбный груз исключительно силой духа – они шатались, орали, падали на колени, часто-часто отдыхали, воняли, плакали, – он шатался и подыхал вместе с ними. Все, кто был в доме, выскочили на лестницу, чтобы увидеть, что тут вообще происходит.

      Наконец занесли плиту в квартиру.

      – Ну, куда? Куда ставить? – заорал под конец Вася, он был у них как бы старшой.

      – Под кровать кладите, вот сюда… – прохрипел Ароныч, и они все тут же почти упали.

      – Дальше двигай! Дальше!

      Плиту задвинули внутрь, под кровать, насколько это было возможно. И все равно черный краешек заметно торчал наружу. Никуда она не помещалась.

      Выпили водички. Покурили.

      Он расплатился, и герои пошли сразу в магазин – делить десятку на четверых.

      Синяк Сережа, с большими дефектами речи, давний его знакомый и, можно сказать, пациент, задержался в дверях.

      – Слышь, доктор… – спросил он тихо с интересом. – А это все зачем?

      – Знаешь что… – зло сказал Ароныч. – Заработал, так иди. – И потом в спину ему добавил, когда Сережа уже шагнул за порог: – Мне положиться в этом вопросе не на кого.

      Синяк Сережа удовлетворенно кивнул и вышел, вежливо и тихо прихлопнув за собой дверь.

      Плита лежала себе спокойно целый день, не вызывая никаких чувств, но ночью Ароныч вдруг резко проснулся. Он нащупал тапочки, пошел в туалет, потом на кухню попить водички. Плита краем вылезала из-под кровати и смутно блестела. Он испугался. Пощупал ее босой ногой, вспоминая, что и как.

      Становилось по ночам прохладно, и влажный воздух на Самотеке, в низине, превращался почти в молоко.

      «Ну пусть лежит, – примирительно подумал он. – Хлеба не просит. Законодательством не запрещено».

      Конечно, не собирался он держать эту плиту