Слезы небес. Чарльз Мартин

а плотной. Почти картон. Я оторвал ее от задней обложки книги. Янтарное солнце опускалось за горизонт где-то там, далеко впереди, между пальцами ноги, постепенно превращаясь из пламенно-оранжевого в кроваво-красное и медленно соскальзывая вниз, за мою пятку, в воды Мексиканскго залива. С помощью карандаша я старался ухватить этот образ и перенести его на бумагу.

      Внезапно послышался звук чьих-то шагов. Это ко мне подошел Бобби и, скрестив ноги, сел рядом. Шмыгнув, он вытер нос, размазывая по заплаканному лицу сопли. В руках у него был пакет молока и упаковка шоколадного печенья «Орео» – наше любимое лакомство. Он осторожно поставил и то и другое на песок между нами.

      Мне было девять. Бобби – на два года старше меня. Мы слышали, как в доме за нашими спинами плачет мама.

      Вскоре солнце скрылось в водах залива, подул прохладный ветер.

      У Бобби дрожала губа.

      – Папа… Он… он ушел.

      – Куда?

      Бобби запустил руку в пачку, выудил оттуда печенье, сунул его в рот и покачал головой.

      Из кухни донесся звон разбившейся тарелки.

      – Когда он вернется?

      Еще одно печенье. Еще одна разбитая тарелка. Бобби вновь мотнул головой.

      – А что делает мама?

      Бобби прищурил глаз и глянул через плечо.

      – Кажется, что-то с тарелками.

      Когда они поженились, отец подарил маме фарфоровый сервиз. На обратной стороне донышка каждого предмета стояло клеймо «Сделано в Баварии». Мама поставила сервиз за стекло, на видное место в буфете. И заперла на ключ. Нам было запрещено даже прикасаться к нему. Строжайше запрещено! И вот теперь она вдребезги разбивала его о кухонную раковину, тарелка за тарелкой!

      – Папа что-нибудь сказал?

      Выудив из пачки несколько печений, Бобби принялся швырять их так, будто пускал «блинчики». Они летели, словно крошечные летающие тарелки-фрисби. Еще раз покачав головой, он открутил крышечку у бутылки с молоком и поднес ее ко рту. Еще две тарелки со звоном разбились о раковину.

      Бобби трясло. Голос его срывался.

      – Он собрал вещи. Почти все.

      Волны накатывались на берег, щекоча нам ноги.

      – А та… другая женщина?

      Брат передал мне молоко. Говорил он с трудом, и в голосе его чувствовалась боль.

      – Брат, я не…

      Я поднес бутылку к губам, и молоко потекло у меня по подбородку. Бобби швырнул еще одно печенье-фрисби. Я запустил руку в пакет, одно печенье сунул в рот, а остальные по его примеру швырнул над водой. Траектории полета крошечных шоколадных дисков пересекались, напоминая полет стайки колибри.

      У нас за спиной рыдала мама. О раковину разбилась еще одна тарелка.

      Затем еще одна. И еще. После этого доносившийся из кухни звон слегка изменился. По всей видимости, мать покончила с тарелками и перешла к чашкам и блюдцам. Доносившаяся из кухни какофония жутковатым эхом отзывалась в наших все еще по-детски хрупких душах, и они тоже покрывались паутиной трещин. Я оглянулся через плечо, но тотчас поспешил отвести взгляд.

      В уголках глаз Бобби стояли слезы, нижняя губа подрагивала. Затем мама закричала, – пронзительный, надрывный крик, как будто у нее перехватило дыхание. У Бобби слезы полились ручьем.

      Я сунул карандаш за ухо и поднял свой набросок заката на уровень глаз. Ветер тотчас принялся теребить его, словно крошечного бумажного змея. Зажатый между моими пальцами рисунок дрожал, стараясь вырваться из моих рук. Я решил отпустить его, и лист, словно бабочка, запорхал над берегом и опустился в набегавшие волны. Я оглянулся.

      – Пойдем проверим, как она там.

      Бобби вытер локтем губы и нос, размазав слезы и сопли по лицу и руке. Прядь волос упала ему на глаза. Как и мои, его волосы выгорели и посветлели от яркого солнца и соленой воды. Я встал и протянул ему руку. Он ухватился за нее и поднялся.

      Солнце почти исчезло в водах залива, и на дом опустились длинные тени – там, разбитый на миллионы осколков, теперь лежал наш прежний мир.

      Бобби с тоской посмотрел на дорогу, по которой отец уехал от нас. Голубоватый дымок автомобильного выхлопа – все, что осталось от него.

      – Он говорил… – Бобби судорожно сглотнул и попытался подавить рвущееся из горла рыдание, – всякие плохие слова.

      Я обнял Бобби за плечи. Рыдание все же вырвалось из его горла. Мы стояли на берегу в полном одиночестве. Оставшиеся без отца. Опустошенные и злые.

      Я сжал кулак и раздавил зажатое в нем печенье. Стер его в порошок. Крошки просыпались между пальцами, и мою грудь пронзила нестерпимая боль.

      Боль, которая утихнет лишь через пятьдесят три года.

      Глава 1

      Настоящее время

      Свидетели утверждают, что телефонный разговор состоялся около семи часов вечера и шел на повышенных тонах. Вернее, сидевший в придорожной закусочной мужчина говорил спокойно и негромко, а вот женщина на другом конце линии, наоборот,