Разговор с отцом. священник Владимир Зелинский

в апреле 1939 года, уже после Ежова, его сын Юрий после войны – политзаключенный, затем правозащитник, затем эмигрант – при защите своей диссертации по математике в 60-х годах в Москве выразит публичную, уже вошедшую в поговорку, благодарность двум врачам, записанным им в математики, Чейну и Стоксу22, без существенного вклада которых его диссертация никогда не была бы защищена. Это не только сплетение драмы и юмора в одной семье, но и судьба иллюзии, преломившаяся в двух поколениях. Одно из облачений этой иллюзии – техника. Одно из осмыслений ее – конструктивизм. Одно из заданий конструктивизма – освобождение человека в социализме.

      Не больше и не меньше.

      «Татарское иго кончилось. Русское самодержавие вогнало его внутрь. Оно осталось в нашей производственной и культурной отсталости, в рабской, унижающей человека зависимости от природы, от ее слепых, бессмысленных злодеяний: засухи, града, разливов, мора» 23.

      Иллюзия, помимо прочего, заключалась и в том, что та самая техника, которая хотела освободить человека от воли природы, несла в себе другое порабощение – тотальную зависимость человека от техники. Прежде всего от техники власти, от того плана, по которому все подданные государства становятся легко заменяемыми техническими деталями. Первичность плана ставит вопрос о планировщике. Он подразумевается в виде собранной воедино символической, почти мистической фигуры – пролетариата. Серьезно? Книга такого вопроса ставить не может. Но она напориста, талантлива, остра, пусть и утопична, но еще свободна. Мы не слышим здесь тяжелого дыхания цензора из-за авторского плеча. И в самой свободе своей наивна. Впрочем, в конце 20-х годов это еще можно было себе позволить. Через десять лет – уже нет.

      «Конструктивизм стучится поистине во все двери» 24. В том числе и в двери уже утвердившейся тоталитарной власти, которой он достаточно наивно – или бестактно? – предлагает свой способ мышления, сливающийся с техникой, и тем самым, не подозревая о том, предлагает себя в качестве помощницы, чуть ли не соперницы политики. Сама же политика очень хорошо умеет слышать мелодию этого непрошеного стука в свою дверь, плотно закрытую для всяких философов и фантазеров. «Я понимаю под техникой не только материальную технику, этот мир машин, эту „вторую природу“, становящуюся ныне между человеком и природой, не им созданной, – но и организационную диалектику культуры в широком смысле слова»25.

      Эту «вторую природу» (здесь термин отцом еще не найден, но явно нащупан) Мартин Хайдеггер именует словом Ge-stell, или по-став (в переводе В. Бибихина). «Поставом мы называем собирающее начало той установки, которая ставит, то есть заставляет человека выводить действительность из его потаенности способом поставления его как состоящего-в-наличии»26. Человек создает новую действительность, вводит ее в наличное, видимое, полезное, подручное бытие из некой ожидающей воплощения потаенности. Потаенность имеет свой замысел, чтобы не сказать план изведения техники вовне,

22

Дыхание Чейна—Стокса было диагностировано в последние часы жизни Сталина.

23

Зелинский К. Конструктивизм и социализм.

24

Там же.

25

Зелинский К. Поэзия как смысл. Книга о конструктивизме. М., 2015.

26

Хайдеггер М. Вопрос о технике // Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993.