Страха нет, Туч! (сборник). Владимир Зенкин

кораблём и проёмом и с зашедшимся сердцем видел, как корабль окончательно сорвался вниз, в черноту, и без всплеска, без звука сам сделался чернотою.

      А полёт Сидорова продолжался по странной пологой дуге, и Сидоров отчаянно пытался дугу эту ещё «уположить», достремить до края черноты, до кромки проёма, до границы взбесившейся тени от корабля, которая проглотила корабль и готова была проглотить последнего его пассажира.

      Но вовек бы ему не миновать проёма, если б не внезапный помощник. Какое-то причудливое растение заспешило ему навстречу. Он падал, а гибкие стебли с узкими стрельчатыми листьями упреждали падение, торопились, выпрастывались из светлой воды. Он ухватился за них, как за вожжи, и растение отдёрнуло его от чёрной пропасти, выбросило на чистую, живую водную зыбь.

      Сидоров падал на воду, но упал почему-то на золотистый побережный песок, не удивился этому, а спокойно встал, огляделся.

      Счастливый вопль вырвался из его груди. Он увидел окрест безошибочно ту свою сокровенную, долгожданную страну. Он увидел её всю насквозь, всю сразу, все её города, всех людей её. Она была неописуемо красива, много красивей, чем он когда-либо мог себе вообразить. Она была улыбчива и умна, многотайностна и доступна, взыскательна и доверчива. Он почувствовал себя дома, более дома, чем здесь, никогда ему не чувствовалось.

      Он расправил плечи, налившиеся лихой силой, сорвался с места и побежал вперёд, в своё обретённое счастье.

      Но почему-то шаги его были чересчур гулки и тяжелы, каждый шаг – чугунный удар о землю, о небо, обо всю страну… Каждый новый шаг – тяжелей, чугунней предыдущего. Он пробовал остановиться, опомниться, но уже не мог, и всё вокруг вздрагивало под его сокрушительными ногами. Ещё несколько шагов-потрясений – и вся страна, со своим безмятежным небом, землёю, травою, золотистым песком, со своими весёлыми, яркими городами и всем-всем, стала сплошь трескаться, словно разбитое ветровое стекло, осыпаться осколками и цветной пылью. Сидоров бежал по осколкам, докрашивал их, вопя уже не восторженно, а отчаянно, больно; бежал сквозь гущу стеклянных, кирпичных, стальных развалин, загородивших горизонт…

      Наконец развалины кончились, открылось ровное, голое поле без живой травинки, посреди поля стоял старый родительский дом Сидоровых, а на крыльце сидели давно умершие отец с матерью.

      – Не реви, – строго сказал отец, – Что-то ты сделал не по законам своей души. Где-то ты себя предал. Хочешь попробовать еще раз? Сначала.

      – Неужели можно начать жизнь сначала? – удивился Сидоров, – Что? Я опять маленький?..

      – Можно, – вздохнул отец, – Но только за счёт других жизней.

      – Чьих?

      – Твоих детей. Внуков.

      – Но у меня нет детей.

      – Должны быть, – нахмурился отец, – Когда-нибудь будут. Решай.

      – Нет. Не согласен, – сказал Сидоров, – Прощайте. Простите меня.

      Он повернулся и пошел назад к берегу океана.

      – Сынок! – кинулась вслед ему мать.

      – Мама.

      – Очень