Исходники. Николай Иванов

tle>

      Славный город Миннофар просыпался. Белые стены Дома Пта казались розовыми в лучах восходящего Солнца – сияющего лика Ра. Статуи Великих, обращенные лицами на восток, взирали, как Хапи неспешно катил свои волны к далекому морю. «Хапи ну и» – говорили кеметяне, жители этой страны, что значило: «Хапи – наше все».

      Приближался праздник Обновления времен, когда сиятельная Сопидат выводит за руку Ра из вод Хапи. Красивейшее зрелище!

      Сарайат, старшая жена Рахама, поднялась, как только первые лучи Солнца проникли сквозь узкие просветы в тростниковых шторах на ее окне, и пошла обходить свои обширные владения. Семья, в которой Сарайат была старшей хозяйкой, состояла из двенадцати сыновей Рахама от трех его жен, семи дочерей, а также детей мужниного брата, погибшего на войне. Ей было за чем присматривать. И первым делом она направилась к своей любимой корове.

      Надо здесь заметить, что если бананы, по словам кеметского мудреца, это порой просто бананы, то корова для кеметянки не просто корова – это образ и подобие богини Хатахеру, в молитвах которой женское сердце трепещет от сладкой истомы, настроение поднимается, а ноги просятся в танец.

      Сарайат вошла в хлев и остолбенела. Не в том смысле, что мгновенно превратилась в соляной столб пустыни, хотя и это могло с ней случиться запросто – ведь магия и колдовство творились повсюду. Она просто замерла, выкатив глаза и поднеся ладонь ко рту, открывшемуся, чтобы издать полный боли и отчаяния крик. Но крик был задушен комком, подкатившим к горлу, и слезами зажгло прекрасные карие глаза Сарайат, очерченные углем. Ее любимая корова – коричневой масти, с белым пятном на лбу – лежала на боку, вытянув голову к самым ногам Сарайат. Глаза коровы были открыты и неестественно смещены, словно она пыталась разглядеть муху у своих ноздрей, под которыми высыхала небольшая лужица крови.

      Несколько секунд Сарайат стояла неподвижно; мысли путались. И вдруг одна мысль пронзила ее своей очевидной и неоспоримой простотой: колдовство! Соседка, старая карга, сделала это! Сарайат припомнила, как накануне она шла с коровой по улице, а соседка, попавшаяся им навстречу, похлопала корову по холке, проскрипев что-то вроде: «Добрая у тебя корова, Сарайат».

      «Ах, ведьма! Ну я тебе отомщу! – подумала Сарайат. – Уж я тебе насыплю под дверь песка из Города Мертвых! Будешь знать!»

      Вскоре представился ей случай побывать в Городе Мертвых. Через пару дней после смерти любимой коровы Сарайат позвали на похороны дяди, брата ее матери, Тиметэ. Он был зажиточным торговцем, имел большой дом с садом и бассейном. В детстве Сарайат с сестрой и матерью частенько бывали у него в гостях, купались в бассейне, ели фрукты и сладости.

      Своих детей у дяди не было: его единственная жена была бесплодна. Однако по не известной никому причине он не брал себе ни другой жены, ни наложницы. Сказывали, что всему виной было колдовство, с помощью которого его женили на Пауни – так звали его избранницу. Она была из богатой семьи; не красавица, но статная. Приданого за ней дали столько, что кое-кто из родни поговаривал, будто Тиметэ женился на приданом. И в самом деле: у друга на свадьбе его будто зельем опоили – и очнулся он утром в объятиях Пауни. По кеметским понятиям, соблазнил девицу – женись. Так и пришлось.

      Тиметэ поначалу рад был богатству: купил лодку, нанял рыбаков, земли прикупил, развел скот, торговать начал, построил дом, разбил сад. А детей все не было. Он опечалился. Хотел было взять наложницу. Да куда там! Пауни оказалась ревнива до безумия. Запугала его проклятиями страшными, сказала, что лишит его жизни вечной в полях Иару. Ведь всем известно, что жизнь на той стороне зависит от того, как тебя к ней подготовят, снабдят ли всем необходимым. Сам ведь ты свое тело не очистишь, пеленами не повьешь. Кто подушку, набитую травами, в гроб тебе положит? Свитки, скарб, все самое необходимое для путешествия по подземному Хапи – кто соберет? Жена, дети. А если нет детей? Вот. То-то и оно.

      Путь к загробной жизни кеметянину предстоял неблизкий. Смерть, как говорили в народе, это только начало. И это начало у Тиметэ было легким – он умер во сне.

      Утром Пауни позвала своего Ти к завтраку, но тот все не шел и не шел. Войдя в спальню, Пауни сразу все поняла: спящего человека не спутаешь с мертвым. Краем глаза Пауни увидела Ба покойного мужа в углу комнаты под потолком. Направив взгляд в угол, она, конечно же, ничего, кроме сходящихся балок, там не рассмотрела. Однако, взглянув на осунувшееся и как бы восковое лицо Тиметэ, боковым зрением снова заметила – сидит. Там. В углу. За стеной что-то зашуршало. «Пауни…» – словно бы позвал кто-то из кухни. Голос был тихий, едва различимый – это Ка Тиметэ пошел бродить по дому. Пауни всплеснула руками и бросилась вон, на улицу.

      Первым делом она побежала к соседке, а там уж и разрыдалась в полную силу. Вместе с подругой они надели траурные одежды, осыпали волосы свои золой, смешанной с дорожной пылью. Отирая слезы и размазывая грязь по лицу, с криками и причитаниями, как это принято у кеметянок, они устремились по городу.

      Пройдя несколько кварталов, пришли в контору к бальзамировщикам. Там, в конторе, крепкий молодой парень, чьи татуировки свидетельствовали о его пребывании на принудительных