Батумский связной. Наталья Александрова

плохого керосина продашь, сволоку тебя в контрразведку. Клянется, бородой своей трясет… Но я так думаю, что все равно разбавляет. Ох, и подлая же нация…

      Вернулся со двора Ахметка, сощурил глаза на свет лампы и замычал что-то быстро, размахивая руками.

      – Немой он, – пояснила хозяйка в ответ на вопросительный взгляд Бориса, – но слышит и все понимает. Подобрал его Саенко в порту, сирота он. Аркадий Петрович с ним занимается иногда, говорит, что вылечить можно. Что, Ахметушка, идет он?

      В ответ раздался скрип калитки. Собака на Горецкого не залаяла, видно, знала, что свои.

      Борис поднял тяжелую голову и увидел в дверях Аркадия Петровича.

      – Сидите, сидите, Борис Андреевич. – Горецкий понял его движение как попытку встать при появлении старшего. – Сидите, вы устали и, как я вижу, ранены. Саенко, ужин готов?

      – Так точно, ваше высокоблагородие! – гаркнул Саенко.

      «Высокоблагородие» он выговаривал скороговоркой, и получалось у него «сковородие». Горецкий кивком пригласил Бориса пройти в комнату. Комнатка тоже была маленькая, но очень чистая, и пахло в ней свежестью и душистыми травами.

      – Однако, Аркадий Петрович, неужели вы помните мое имя? Как, кстати, прикажете вас называть – по прежнему званию вас следовало титуловать «ваше высокородие», как статского советника, теперь вы стали ниже чином, когда в военную службу перешли, – «высокоблагородием» величать?

      – Ах, голубчик, оставьте, я и раньше-то этих величаний не любил. Что чин теперь ниже, так ничего удивительного – в Добровольческой армии полковники рядовыми служат. А зовите меня Аркадием Петровичем – проще и не подлежит уценке. Вот Саенко – человек традиций, зовет меня «сковородием» и ни на какие новации не поддается. Правда, Саенко?

      Саенко вошел следом за хозяйкой, неся в руках миску с дымящейся картошкой. Марфа Ипатьевна собрала на стол, ступая неслышно, но уверенно. Чувствовалось, что, не будь здесь Бориса, она села бы за стол на свое хозяйское место, как случалось не раз. Но сегодня она только внимательно окинула глазами стол, проверяя, не забыла ли чего, и вышла, повинуясь невысказанному желанию подполковника.

      – А насчет того, что имя ваше помню, – продолжал Горецкий, – так это у меня профессиональное. Хороший преподаватель каждого своего ученика должен помнить, иначе грош ему цена. Если в ученике личность видишь – как же можно его забыть? Вы ешьте, ешьте, в тюрьме нашей гостеприимство известное.

      Борис вспомнил, что голоден, и набросился на еду. Однако, немного утолив голод, он не удержался от вопроса:

      – Отчего… отчего вы помогли мне, Аркадий Петрович?

      Горецкий вздел на нос пенсне, сразу став как будто домашнее и знакомее, и проговорил с некоторой долей смущения:

      – Как же мне не помочь одному из прежних своих учеников? – Затем, снова сбросив пенсне и став из профессора подполковником, продолжил: – Ситуация у нас непростая. Мы в Крыму только второй месяц, здесь действует множество подпольных групп и организаций самого разного толка – кто-то не вполне враждебен Добровольческому