Рубеж. Марина и Сергей Дяченко

впереди Гринь, бледный и с перекошенным ртом, следом, ухмыляясь, дружная троица…

      Снег улегся. Посреди неба висела желтая половинка луны. Гринь остановился посреди безлюдной улицы; собаки, немного побрехав, угомонились.

      Гринь посмотрел в лицо Матне, выбирая слова. И не выбрал; Матня заговорил первым, Колган и Василек стояли у него за спиной.

      – Что, чортов пасынок? Что вылупился, как сыч на святую паску?

      Гринь молчал. С Матней они вместе крали у попа яблоки – за что оба бывали биты одними вожжами.

      – Ублюдка ведьмачьего нянчить будешь? – это Колган.

      – Не возвращаться бы тебе, чумак, – это Василек. – Лучше бы тебя телега переехала…

      Василька Гринь однажды отбил от двух мальчишек из соседнего села. Те подловили чужака на своей меже и собирались посчитать ему зубы.

      – Что сопишь? Мать твоя…

      Он сказал, и тогда Гринь без размаха вколотил это слово обратно Матне в пасть. Жилистый возничий Круть, у которого Гринь долгое время был за подручного, научил его бить без размаха. Как гадюка кусает.

      Матня, казалось, поперхнулся собственным языком. Глаза его сделались белыми – видно даже при свете луны.

      Василька Гринь отбросил, но Колган успел ударить бывшего приятеля по уху так, что ночь зазвенела. Проснулись собаки; Гринь отбил второй удар Колгана и тут же ударил сам. Собаки заходились; дверь шинка оставалась плотно закрытой, как будто все, что творилось на улице, никому не было интересно. Василек и окровавленный Матня кинулись одновременно и повалили Гриня в снег. Подскочил Колган и принялся бить под ребра носком сапога, Гринь взвыл и вскочил на ноги, но Василек подсек его сзади, Матня толкнул, а Колган ударил сапогом теперь уже по лицу…

      И все сразу кончилось. Хрустел снег под ногами троих убегающих парней, Гринь сел и сквозь кровь, заливающую глаза, успел увидеть, как несутся вдоль улицы двое, помогая бежать третьему.

      «Это Матня, – подумал Гринь. – Я ему чуть башку не снес…».

      Белый снег был спрыснут черным. Ни о чем не думая, Гринь поднес к лицу холодный до боли комок, приложил ко лбу…

      И понял, что собаки мертво молчат. Хотя за минуту до того заходились лаем.

      Он оглянулся.

      В трех шагах, у чьего-то плетня, стоял, подпирая луну плечом, высокий темный силуэт. Гринь сидел и все всматривался, все вглядывался, а снег подмигивал под луной, заливая ночь, будто маревом.

      – Вставай.

      Царапнул по коже озноб. Гринь зачем-то обернулся вслед убежавшим парням, но улица была пуста, и собаки по-прежнему молчали.

      Поблескивал снег. Гринь поднялся сперва на четвереньки, а потом и на ноги; в висках застучало горячо и часто.

      – Хорошо тебе? В родном доме? – спросили из темноты.

      – Плохо, – сказал Гринь, перекосившись от боли в боку.

      – Вот и уходи… раз плохо. Здоровый мужик, нечего у матери на шее висеть.

      Гринь проглотил слюну пополам с кровью.

      Среди чумаков он слыл едва ли не скрягой. Другие зароботчане половину всякого заработка оставляли в мошне шинкаря либо под матрасом веселой вдовы – а Гринь,