Контрафакт. Борис Штейн

служащим московского «Гамма-банка», учреждения солидного и преуспевающего. Больше того – он держал пакет акций этого банка. Пакет небольшой, но все-таки…

      Три года назад он отдыхал в крымском городе Гурзуфе, на чистом и благоустроенном пляже военного санатория. В некогда не доступном для гражданских людей заведении в тот год отдыхало мало военных. Очень мало. Номера заполняли «новые русские» – энергичные люди, сделавшие первые деньги в перестроечной неразберихе. Они приезжали на курорт сами по себе и покупали путевки в приглянувшихся санаториях. Цены для таких стихийных отдыхающих устанавливались немалые, но это их не смущало. Вот таким приезжим был и Давид Москвин, получивший отпуск после непрерывных трехлетних трудов по обогащению родного банка и лично себя как неотъемлемой его частицы.

      Давид был человеком быстрых реакций, быстрой речи и быстрых движений. Он не пил спиртного и не курил. На волейбольной площадке Давид выглядел вполне прилично. В нападении, правда, был не грозен – из-за небольшого роста, зато в защите – резок и изобретателен. Порой в моментальном броске вытаскивал «мертвые» мячи, и ему тихонько хлопали – и свои, и противник, как это было принято в санаторном волейболе.

      А еще Давид был анекдотчиком. Нет, он не культивировал в себе это свойство и не заносил анекдоты в записную книжку. Просто он их не забывал. Он не думал о них, не повторял про себя, но память то и дело подсовывала анекдотец, подходящий к случаю. Рассказывал он здорово, что удается не каждому. Ведь рассказать анекдот – это сыграть миниатюрный спектакль, где ты и артист, и режиссер, и немного соавтор.

      Давид был запоздало холост. Он жил один в двухкомнатной квартире возле станции метро «Водный стадион» и время от времени совершал пробежки по парку: хвойный воздух, тренировка тела, потом контрастный душ дома. В квартире он весело убирался под музыку, чаще – джазовую, иногда готовил себе и первое, и второе – он хорошо умел готовить. В общем, был в тридцать два года веселым и самодостаточным человеком.

      Вел ли Давид личную жизнь? Вел, как не вести? Но, во-первых, дорожа свободой, не допускал, чтобы дело доходило до сильной привязанности, во-вторых, приводил гостью в свое жилище только изредка, предпочитая вести бои на чужой территории. Тем более никогда не давал ключ женатым донжуанам. Говорил, шутливо копируя немецкий акцент:

      – Доннер веттер! Мой дом не есть бардак!

      Он действительно любил свою квартиру, ее уют, ее музыку, которая, казалось, тихо звучала даже при выключенном музыкальном центре. Любил привычную с детства мебель, особенно – широкую книжную секцию и портрет рано умершей мамы над письменным столом.

      На пляже Давид появлялся с шахматной доской и шахматными часами. Утвердив на гальке дощатый топчан без ножек и сложив на него одежду, он принимался расхаживать по пляжу, демонстрируя ловкое тело, новенькие импортные плавки и шахматный инвентарь. Не спеша фланировал между распластанными телами, бросая рассеянные взгляды то на привлекательный морской пейзаж, то на не менее привлекательных женщин в очень экономных купальниках,