Основной компонент. Александр Пономарёв

сосредоточился и попытался представить весь дом изнутри. Сначала у меня ничего не получалось, но потом я увидел поэтажный план здания. Чердак, второй и третий этаж были темными, зато первый светился новогодней гирляндой. Еще одно мысленное усилие, и я увидел себя в центре комнаты. Причем так, словно следил за героем ролевой игры по экрану монитора.

      Шкаф, кресло, журнальный столик, небольшой диван – все они оставались темными по мере приближения к ним протагониста, но вот он подошел к письменному столу, и тот сразу засиял бирюзовым светом.

      Бинго! Теперь уже настоящий я бросился к столу.

      С фотографии в серебряной рамочке тончайшей работы на меня смотрела пара. Ну, справа понятно – я, вернее, барон фон Валленштайн собственной персоной. А это что за мамзель рядом с ним? Жена? Симпатичная. Не совсем в моем вкусе, правда, мне больше женщины с восточным разрезом глаз нравятся, ну да и эта ничего. Это я к тому, что, если мне тут придется надолго застрять, так хоть под боком красавица будет, а не чудовище.

      Я вернул рамку на место, по очереди вытащил ящики из тумбы стола и вытряхнул их содержимое на столешницу. Помимо кипы бумаг в ящиках тумбы хранились шесть толстых тетрадей, записная книжка с символикой Аненербе на обложке из тисненой кожи и деревянная коробка с сигарами.

      Прежде чем приступить к изучению записей, я задернул плотными портьерами окна. Не потому, что боялся чужих глаз – окна выходили во двор, а не на улицу, – просто вспомнил, как в фильмах о войне такие шторы использовали для светомаскировки. Вернулся к излучающему волны тепла камину. Подвинул ближе к потрескивающему огню кресло-качалку. Сел, накрыл ноги шерстяным пледом и с головой погрузился в чтение.

      Глава 2

      Записная книжка оказалась личным дневником барона, где он с почти патологической страстью записывал все, что касалось его экспериментов. Помимо скрупулезных записей, барон часто делал наброски наиболее успешных экземпляров. По ним я легко мог представить эволюцию его опытов.

      Если сперва шли рисунки горбатых людей с уродливыми наростами на теле и обезображенными нарывами и гнойными язвами лицами, то ближе к середине дневника стали встречаться более похожие на оборотней существа. Правда, лица у них все равно оставались человеческими, только вот челюсти сильно выпирали вперед, отдаленно напоминая звериную морду. Рисунок настоящего вервольфа появился на исписанных бисерным почерком страницах в самом конце записной книжки.

      Читать эмоциональные впечатления барона от экспериментов и разглядывать рисунки, конечно, интересное занятие, но меня больше интересовала практическая информация. Только она могла уберечь меня от неприятностей, если бы вдруг довелось говорить с кем-нибудь о работах Валленштайна. С тем же Гиммлером, например.

      Я отложил дневник барона в сторону и взялся за тетради. В отличие от записной книжки, они хранили в себе кладезь научных знаний и пестрели обилием громоздких формул, таблиц и сложных графиков.

      За