Господь Гнева. Роджер Желязны

а только какой-то час».

      – Ну, Тибор, – сказал отец Хэнди, – wie geht es heute?

      – Es geht mir gut [1], – незамедлительно отозвался Тибор.

      Обычно они с наслаждением предавались воспоминаниям и вели ученые диалоги на немецком языке, охотно тревожа тени Гете и Гейне, Шиллера, Кафки и Фаллады. Оба жили для этого и этим. Теперь, когда только назревала очередная долгая работа, их общение носило характер почти священного ритуала, приготовляя духовную почву для работы. Когда же художник с головой уходил в работу, для бесед оставались только густые сумерки – за невозможностью долго рисовать при жидком свете керосиновых ламп или церковного камина. «Никудышное освещение, – временами жаловался Тибор и, привыкший преуменьшать свои горести, добавлял: – От него глаза подустают».

      На самом же деле ему грозило превеликое несчастье: ежели, не приведи господь, зрение испортится, ни очков, ни специалиста по их изготовлению он не сыщет. Насколько было известно отцу Хэнди, на просторах Вайоминга и Юты в последнее время не найти ни одной линзы.

      А коли возникнет острая нужда в очках, Тибору придется отправиться в странствие. Отец Хэнди и думать не хотел об этом – чаще всего церковные служащие, насильно отправленные в путешествие, так и не возвращались. Причина их невозвращения оставалась загадкой: может быть, они оставались, потому что в других очагах цивилизации было лучше… Или их не отпускали обратно из мест, где было еще хуже? Судя по сообщениям радио – новости передавали ежедневно в шесть часов вечера, – в некоторых районах было лучше, в других хуже.

      Теперь мир был дискретным, состоял из множества островков цивилизации. Все связи между ними были разрушены. Те самые связи, которые создавали прежнее хваленое повсеместное «единообразие».

      – «Ты понимаешь?» – речитативом пропел отец Хэнди строчку из «Руддигора».

      Тибор тут же прекратил пить кофе и пропел в ответ следующую строку:

      – «Пожалуй, понимаю. Всенепременно долг исполнить надо!»

      Он даже поставил чашку обратно на стол, защелкав своими манипуляторами.

      – «Закон относится ко всем…» – продолжил отец Хэнди.

      Как бы про себя, с подлинной горечью, Тибор допел:

      – «…кто уклониться от него не смог!»

      Он повернул голову в сторону священника и уставился на него долгим взглядом, нервно облизывая губы.

      – В чем, собственно, дело? – наконец спросил калека.

      «А дело в том, – подумал отец Хэнди, – что я несвободен; я частица большой системы – последнее звено цепи, которое ходит ходуном, приплясывает и гоношится, когда всю цепь дергают там, вверху, на другом конце. Мы веруем, сам знаешь, что на том конце обретается Нездешнее, коего смутные распоряжения мы честно стараемся понять и выполнить, ибо верим – знаем! – что его хотения не просто непреложны, но и справедливы».

      – Мы не рабы, – произнес он вслух. – Хотя все мы – слуги. Мы вольны оставить службу. И ты – тоже. Даже я мог бы покинуть свой пост, если

1

«Как поживаешь сегодня?» – «Отлично» (нем.).