В тиши ночной он слушал Лео Сейера. Говард Фьерд

ла очень близка и дорога. Потому как однажды, впервые её услышавший, впервые же увидел и её. Необыкновенную и прекрасную. Но не свободную Катрину. Как посмотрела мило на него впервые. Как с грустью в глазах говорила о том, чему не быть никогда.

      – «Но почему? » -спрашивал он у неё тогда, – «Ведь мы любим друга друга». На что она печально улыбаясь лишь молчала. Как и сейчас молчит. Но сейчас всё так, как должно, наверное, быть.

      Ещё полчаса назад они любили друг друга, действом прекрасным этим упиваясь. А что теперь? Она, уставшая, сказала: «Разбуди меня с утра, чуть свет» Тогда она окончательно поставит точку в своих отношениях с мужем. Поэтому человек в кресле с нетерпением ждал этого самого утра. Как жизни новой-начала. Часы, с должной им точностью, тяжёлым боем, отмечающие каждый прожитый им час, с завтрашнего дня будут делать это с жизнями тремя. Самой юной из которых через два дня исполняется четыре годика. Собственно, из–за этого то и была печаль в глазах Катрины так неистребима. Всё то время, пока решиться не могла на крайний шаг, она твердила:

      – «Пойми, ребёнку лучше вырасти с отцом своим. А что же ты? Не в силах стать ты никогда заменой равной настоящего отца. Тебя люблю я, но малыш мой для меня важнее мира. И потому здесь выбирать я не вольна».

      Но всё изменилось…

      Тем самым подтвердилось то, что очень редко женщины- хозяева своим словам. Слишком чувственны они. В том их беда. Или вина? Не важно, впрочем, иногда мы все немного делаем не то, что говорим. Но всё намного проще стало. Они поняли, что жить друг без друга не могут. Он сможет позаботиться о них. И несомненно у них будут ещё общие дети. Которых они воспитают в соответствии со всем лучшим этого мира, все это самое лучшее без стеснения даря. Он, встав с кресла, с тревогой как-то посмотрел в окно, и к граммофону подойдя, перевернул пластинку. Заводя старый скрежещущий механизм проигрывателя, он смотрел на женщину, в кровати лежащую, и просил в сердцах лишь одного. Что б не было помехой это сну её. Покою ровного дыханья.

      Лео Сейер запел. Голос его, подходящий более для женщины, имел в себе всё же, что-то мужское. Едва уловимое, но неоспоримое. Он пел о буре в сердце. А человек смотрел теперь на улицу. Где была другая вьюга…

      Ветер декабря, без стеснения беря охапки снега, его бросает в окна дома типового. Всё также без стеснения и с правым явно, видом. «Для него это дело простое», думает человек, снова садясь в кресло и в мыслях о прошлом растворяясь без остатка.