Монолог некрасивой женщины. Анна Андреевна Соловей

>

      – Решила, что вы уже закончили, – в попытках подавить смех, я делаю шаг назад и сбиваю бедром бамбуковый стакан, который с треском катится по полу.

      – Романа к нам не присоединится? – стакан укатывается в другой конец комнаты и останавливается у бежевых абсолютно уродливых тапок от Канни Уэста. Вопрос нетрезвой блондинки, стриженной под каскад остаётся без ответа. Лиз только махнула головой, не открывая глаз: белая майка девушки задралась, оголяя загорелую полоску живота и пирсинг пупка. Номинально Лиз моя девушка, известная в узких кругах художница, приехавшая на Бали, чтобы разрисовывать доски для частного серф-кэмпа. Наша нежная дружба завязалась 3 месяца назад на выставке Арт-Базель у картины Пепперштейна и постепенно сходила на «нет». Мы провели месяц в Швейцарии, ни на минуту не отлипая друг от друга, а потом разъехались по домам. Последней раз я видела ее в аэропорту Домодедово килограмм на 6 худее, чем сейчас. Месяц на Бали плотно отложился в ее круглых боках, а мой месяц в Москве оставил в моей голове мысль, о том, что эксперименты на любовном фронте надо заканчивать.

      Блондинку в лимонном сарафане, медитирующую по правую руку от Лиз звали Агния, она разговаривала с сильными немецким акцентом и глупо моргала глазами, прогоняя галлюцинации. Обоим было около 30, и они казались не самыми ответственными людьми, доверившие мне, только что перенесшей двенадцати часовой перелёт Москва-Денпасар виллу и два своих тела, которые, заплетающимися языками пообещали проснуться в хорошем настроении, если я убежусь в том, что сегодня они уснут в своих постелях. Две не трезвые девушки, кончено, не самая плохая компания для пробуждения, гораздо страшнее проснуться и словить в отражении дешевого шкафа купе невыспавшуююся некрасивую женщину в мятой пижаме и понять, что эта женщина- ты. Такое пробуждение, если честно, до недавнего времени было моим самым большим страхом. Месяц назад я открыла глаза в 6:30 утра от осознания того, что мне нужно бежать гулять с лабрадором, купленного детям и свалившегося на мои плечи. Даже сейчас помню, как меня тряхнуло от мысли, что после прогулки придётся отмывать скользкие лапы, выпачканные в грязи. Я боялась не успеть сварить овсяную кашу на всю семью и собаку. Мой небритый нелюбимый муж проснулся только к 8 утра, обменялся со мной огрызками фраз, попытался склеить никому ненужный разговор и сбежал от меня на работу. Ни есть, ни тем более варить кашу он не стал. Я разбудила детей к 8:30, запихнула в них глазированные сырки, а после усадила их в кредитную Infiniti с одним детским креслом на двоих и забросила обоих в школу с углубленным излучениям китайского языка. Пока они учили иероглифы в белоснежных блузках, на которых зияли шоколадные пятна от сырков, я вернулась домой и занялась любимыми делами: стиркой, глажкой и приготовлением настоящего ужина. После школы детей обещала забрать свекровь, она как обычно, передаст их мне через порог и с кислой миной, заметит, что я «слегка располнела». Мужа я буду дожидаться уже нервная и взвинченная, в лучшем случае я получу поцелуй в макушку, а в худшем быстрый и беззвучный секс в ванной, дабы не разбудить детей. Перед сном мы обсудим предстоящую поездку в торговый центр, «Ашан» и ТО нашей машины. Я отпрошусь в «Шоколадницу» с подругами и по накатывающему запаху вспомню, что не выгуляла лабрадора.

      Тогда я проснулась в спальне, по которой ещё только плыл рассвет. В панике, трясущимися руками проверила смятые простыни на наличие посторонних в моей постели и убедившись, что она пахнет только мной и ни кем больше, выдохнула. Это был страшный сон, заставивший меня в ту же секунду позвонить Лиз и напроситься в гости. Надо ли говорить, что к вечеру о своём решении я уже жалела. Но отказываться было невежливо что-ли?

      И вот спустя месяц я проминаю накрахмаленное постельное белье своими 50 килограммами в небольшой комнате на просторной вилле. Мне 21, я свободна, у меня нет собаки и постоянных отношений. Важно ли это сейчас? Абсолютно точно нет. Солнце бьет лучами в мутоне окно и раздражает непривыкшие к яркому свету глаза. Неспешно вылезая из постели и натягивая свитер прямо на сетчатое белье, я стараюсь выгнать из головы мысли о моих новых подружках, которые вчера после сеанса аяуаски коллективно признались мне в чистой, светлой и непременно искренней любви. По жаре, испиляющей макушку, я наивно предполагаю, что время уже перевалило за полдень, и я технично проспала сеанс загара без риска обгореть. Подтверждение своих слов я отправляюсь искать на кухню, кажется, именно там я последний раз видела свой телефон. По пути я заворачиваю в ванную, отделанную бамбуком и сталкиваюсь со своим отражением в зеркале. Ну и видок! Пытаюсь кое-как пригладить непослушные локоны, но сдаюсь и стягиваю их в низкий хвост на затылке. Из зеркала на меня смотрит бледная девушка с медно-русыми волосами, стриженными под удлиненное каре и карими глазами, радужка которых отдаёт красным.

      «—Это последний перелёт в этом месяце, клянусь!» повторив обещание несколько раз, я все таки выхожу из ванной и уже спускаясь по скользкой лестнице, слышу монотонный акцентный монолог, в котором я с трудом различаю обрывки французских слов. Какофония звуков доносится из осветлённого солнечным светом лобби, почти на цыпочках пробираюсь туда и нахожу источник звука: над языком любви издевается высокий мужчина в белой рубашке.