Коромисло. Александр Валерьевич Кругленя

аться над пьяной черешней.

      После шагну. Мне остаться, уйти ли

      От покрывал тишины в шум житейский

      Или Икаровы выпрямив крылья,

      Трогать расцветшие августа фрески?

      Верно, останусь, побуду с тобою,

      Больше обычного, но и не долго.

      Время совместное в звуках прибоя

      Я возвращаю – часть странного долга.

      / «и тень бывает тоже равнодушной…»

      и тень бывает тоже равнодушной

      немой и из-за этого послушной.

      прольется после полудня на землю,

      меня склонив вопросом: стану тем ли,

      кем было предначертано мне выше

      по плану, Бог который солнцем выжег

      своим углем, моим же телом, в чей-то

      судьбе, напоминающей мне флейту.

      и тень бывает тоже равнодушной.

      у здания – нема, слепа, послушна,

      не носится туда-сюда, всё резво,

      не замечая высунутых лезвий,

      готовых, если кто скомандует, обрезать

      жизнь линии, скандируя: отрезок

      вся ваша жизнь, одна из заморочек,

      способная стать даже меньше точки.

      и тень бывает мертвой, неспособной

      за рамки выйти – памятник надгробный

      еще живого вроде бы творенья,

      по сути же – как в мавзолее Ленин:

      и рядом вроде бы, не упросил сам

      спокойно тело скрыть под мелкой тырсой,

      а дальше продолжает равнодушно

      жить в комнатушке многолюдно душной.

      бывает тень еще другого свойства,

      заядлая, с оттенками геройства,

      попробуй ты ее словить, не в силах,

      тень прячется, как будто рыба в иле,

      тень прячется и пламенеет в искрах

      геройства – и сгорает быстро,

      не насладиться тишиной и ночью,

      они и так всех остальных короче…

      / Тарелочный мир

      Да и тень мне не тень, да и я ей не тело.

      После смерти есть жизнь, как ни странно, у тени.

      После смерти своей – тенью стану несмелой

      Своей тени, а смерть моя ей – днём рождения.

      Перевернутый мир, или потусторонний,

      Не бывает сейчас. Он лишь ждет нашей смерти

      У надгробия нашего, как на перроне,

      И в руках своих жизнь он тарелкою вертит.

      На одной стороне я и тело, в котором

      Я сегодня хожу, охраняемый тенью.

      А с другой стороны – я без тела покорно

      Счастлив каждому данному тени мгновенью.

      / Узник жизни

      Я узник этой странной жизни,

      И смерть – мое освобожденье.

      По кругу все: Бог правит тризну

      По смерти в радости рожденья.

      И сходятся в борьбе извечной,

      Уничтожая всё, два лба:

      Начальный путь и путь конечный,

      Два Божьих – жизнь и смерть – раба.

      / «Хотя деревья созданы молчать…»

      Хотя деревья созданы молчать,

      Они нередко – лучший собеседник,

      И впитывают мысли, как тетрадь,

      От слов начальных и до слов последних.

      И каждое из дерева поймет,

      Гораздо лучше, чем сто тысяч близких,

      Причину, почему ты пьешь вино,

      И почему к нему добавил виски.

      / «Мир, замкнутый среди деревьев…»

      Мир, замкнутый среди деревьев,

      В корнях запутавшийся – нерв

      Оставленной родной деревни

      И в памяти засевший червь.

      Мир, не насытившийся толком

      Всей сотней миллиардов дней,

      Несчастлив сам. И нужно ль столько

      Ему тех дней? Что будет мне?

      Мне, ставшим его микровзглядом,

      Песчинкой в тающих часах.

      Простое дело – сверху надо

      Вниз прыгнуть, оставляя страх.

      / Критика солнца

      Мы солнце оцениваем сдалека

      С любым подходящим прохожим,

      Не видя его первозданных лекал

      И ткань разрезающих ножниц.

      Ругаем